Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

Словом, Антон прекрасно знал, к какому количеству разнообразных сложностей и глупостей может привести такая замысловатая штука, как любовь, а потому и решил изобрести вот какую схему. (Довольно-таки гуманную, как сам он находил.) Привлечь во всю эту историю (повторюсь, возможно, даже не в самом деле происходящую) своего друга-собутыльника Михаила. Свести с Зиночкой. Как-нибудь там всё скрутить, чтобы у них всё завертелось и заискрилось… Ну и под шумок свалить.

Подло? Низко? Безнравственно? Возможно, господа, — я-то и не спорю. Но поймите правильно, всё-таки, тактичный вопрос. Антон решил на него отвечать так. Что ж? Судить его теперь?

Так или иначе, было устроено нечто причудливое и нелепое (как раз в тот вечер, с джазами и чаинками, но только часом позже). Вроде и свидание, а вроде и какая-то купчая…

Скатертку разгладил, чайничек поставил. Гадкий ком пыли подальше зашвырнул. Швабра? Ну зачем здесь швабра? Ну её — туда куда-нибудь.

И, хотя это была совсем не Антона заслуга, квартирка, между прочим, была уютная! С двумя комнатами — в одной из которых кровать-то еле умещается, а в другой — советский хрусталь, старушачий телевизор и несколько сот коробок. Кухня тоже была — совершенно безвкусная, но такая домашняя!.. Огромный белый, почти бильярдный стол, диванистые кресла, шкапы, грядами идущие куда-то. Солидная кухонька.

Что важно! Ведь кухня — как известно — полезна не только в обед и в ужин, но и для многих прений и дискуссий пригожа.

Ну что? Появляется на этой кухне Михаил. Весь какой-то сщюпленный, зажатый и плюгавый. Чёрная толстовка, бритая макушка, узкие джинсы. Выглядел он как огромный сморщенный и недовольный жизнью сигаретный бычок. Хороша у Зиночки партия!

— Чё, бухать-то будем? — спрашивает этот ничего ещё не подозревающий юноша, протягивая руку и хитро улыбаясь.

— Да, конечно. Сейчас, девчонка ещё одна подойдёт, — пожимал ему руку Антон. (Работа предстоит нешуточная!)

Стоять им как-то надоело — присаживаются на стол и пялятся зачем-то в потолок. Вон, в тот угол со стеной. Расчехляют пачку, закуривают бестолково… Хотя по Михаилу видно, что и затягиваться ему не надо, — и без того человек из дыма сигаретного просто состоит.

— Ну, Мих, как жизнь?

— Да опять потаскуха. Огромная жирная потаскуха, а не жизнь…

И смотрят оба на потолок. Голый и бессмысленный.

— Надоело всё, честно говоря, — продолжает Михаил, обречённо скрючив нос. — Собраться с силами жить никак не могу. Понимаешь?

— Ага.

Оба курят. Обсуждают алкогольное коловращение. А пятиминутьем позже Антон, проходя мимо зеркала в туалет, замечает, что его бирюзовый свитерок оттягивает взгляд от толстовки его товарища. Приходится переряжаться в майку-алкоголичку…

И вот, когда уже наступает пора аперитивам — надоело сидеть на кухне и скучать за сигаретными разговорами! — появляется эта самая Зиночка.

Как-то неловко за локоток свой она держится — всё никак не поймает. И хрупкая какая… Нечто среднее в ней между красавицей и клушей. Стоит, приветствует. Локоток свой бросает — и уже рученьку протягивает лапам принимающим. Слегка улыбается… Михаилу — так-сяк, а вот Антону — со всею чеширскою многозначительностью… Ну точно не почудилось!

И — любит. И — отлюбить как-нибудь надо.

— Зина, знакомьтесь, это Михаил.

Пожимают руки. Вроде бы друг другу не противны… Тогда Антон делает достаточно смелый — с порогу-то — шаг:

— Зина, а вы ведь пьёте?

— Угу, — кое-как Зиночка отвечает и в щель между Антоном и Михаилом потихоньку пробегает.

Там уж все проходят в кухню. Зиночка пьёт маленькими глоточками какое-то красное вино (Антон не разбирал этикеток, когда ходил в магазин), Михаил — наливает за стопочкой стопку. Антон, стараясь не захмелеть, кое-как руководит процессом:

— Зин, ну расскажи Михаилу о себе.

— Ну… Я… — скромно и интригующе начинает она своё повествование о жизни простой владимирской девчонки. И, надо сказать, без некоторых ноток, свойственных чисто женскому очарованию, в этом её рассказе не обошлось. Да и вообще Зиночка эта была — что б там ни решил себе Антон — отнюдь не дура. И с самого-то порогу догадалась, что именно здесь замышляется. Обиделась она. Гневно обиделась! Но порог — как и собственное горло — переступила.

Смешно выходило. Или совсем несмешно. Тут надо ещё определиться.

Но, как бы разговор ни ветвился, как бы хороши ни были отпетые джаза́, — времечко-то идёт. Вечерок сменяет денёк. И, поскольку Зиночка берегла своё здоровье и только по чуть-чуть травила его этим невыносимым красным вином, — только она единственная к двум ночи оставалась трезвой в этой ситуации, построенной цепким Антоновым умом. Нет, это чисто женское удовольствие, конечно. Сидеть трезвой и слушать бубнёж двух пьяных придурков, которых она от чистого сердца презирает. Нет бы рожи им всем заплевать! А разговор шёл задушевный: про Зину уже давно все забыли.

— Знаешь что, Мих? — косыми глазами уставясь куда-то мимо приобнятого товарища, говорил Антон. — А никакие мы ведь друг дружке не братья! Что тебе говно — мне обязательно борщ или произведение искусства… Нет, хорошо всё-таки! Хорошо, что я от вас всех сваливаю. В кругосветное плавание, хе-хе!

В то время как Зиночкино ухо выловило «кругосветное плавание», Михаил, естественно, зацепился за больно резнувшие слова о братстве́:

— Не братья? — И скинул с плеча дружескую руку, и привстал быковато.

Стоит ли говорить, что из всего этого получился обыкновенный и скучный кухо́нный мордобой? Только стараниями Зиночки он не превратился в поножовщину. Вот нечего ей делать, кроме как криками и угрозами вызывать милицию, разнимать двух дебилов. Притом что одного из этих-то дебилов — она всё-таки любила! И всерьёз. И надолго. Так, может, его бы и того? Компенсация, так сказать? Зиночка не захотела.

И что теперь? Где эти господа все пребывают? Ну, это несложно рассказать. Антон и Михаил — где прежде. На разных кухнях гниют, над этим рыдают, рыдают — и хмелеют ещё пуще. Обыкновенная русская история. А Зиночка что? А, ну так она взяла и устроилась на судёнышко в Балтийском флоте: куда-то там плавают они…

Нравоучительно малость? Есть такое, торчит эта сволочь своими рёбрами там и сям. Простенько? Ну да, и эта гадость водится тут где-то. Но что ж поделать-то? Не я такой — история такая! История!

— Когда я вырасту, а ты снова будешь маленьким, я тебе тоже ничего не буду разрешать!

Иван Сергеевич улыбнулся в чубук трубки, издал водянистый звук и пустил облачко. Жена молчала у раковины, намыливая тарелку. Ванька — стоял в углу на коленях и бунтовал. В голые его коленки впивался жестокий горох. Удачно его мама из деревни привезла: три банки.