Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

Священник отломил загогулину от душистого корня и протянул Алисе:

— Овеществитесь, милочка.

Алиса неуверенно откусила. Почувствовала, как наливаются, тяжелеют, будто свинцовеют мышцы. Как вся она становится весомой, плотной, земной. Увидела, как сначала размазались, растеклись края одежды. Как из привычного делового костюма выплыла длинная, плотная, в рюшах, тяжелая юбка и полами упала на обувь. Грудь обхватило туго, уверенно. Жакет, что ли? Но не модный, будто с мужского плеча, а самый что ни на есть дамистый — с белой ажурной вставкой по приподнятой корсетом груди. Не Алиса, подумала Алиса. Всё же Александра Сергеевна. И мысль ей эта понравилась.

Устроились за резным столиком у окна. Анатолий разлил принесённый в пузатом кофейнике напиток по ажурным фарфоровым чашкам:

— А теперь, Сашенька, дело обсудим. Вы простите мне сложные языковые конструкции — я здесь давно в командировке, перенял влияние среды. Если сударыней назову, не обессудьте.

— Не обессудю, обессужу, тьфу, — заблудилась Алиса-Александра в устаревших формах. — Расскажите, Батюшка, зачем мы здесь, и как нам назад вернуться?

— Здесь мы по служебной миссии: убедить братьев Фирсовых, чтобы деньгами и авторитетом поддержали прокладку железной дороги до Суздаля.

Алиса уставилась на благочинного: продолжай, мол, в текущей трактовке ничего не понятно.

— Дорогу сюда хотели не раз и не два протянуть — беда без неё. С середины XIX века, как рельсы-шпалы начали активно по Руси укладывать, а Суздаль стороной обошли, город затухать начал. Торговцы стали уезжать, за ними промышленники, да и население сдуваться начало, — отец Анатолий деликатно, беззвучно отхлебнул кофе из невесомой чашечки.

Симпатичный мужик, не по-христиански заключила Алиса. Вам неведомо, а мы-то знаем, что Анатолий и впрямь мужчиной был обаятельным. Мудрое, худое, чуть вытянутое лицо — интеллигентное, вроде как поэтическое. Вьющиеся волосы, выпадающие редкими прядями из-под скуфьи, узкие надежные ладони — про них вы уже слышали. Весь Анатолий был узким и надёжным — тонким, как ивовый прут, и таким же упругим. «На бесстрашную пантеру похож», — поддалась отступным думам Алиса: «Чёрный, худой и всесильный». Не будем спорить с раненой женщиной, которая вот-вот влюбится по самые помидоры. Это вам не Пухов с дачей, мандатом и плодовитой женой.

— Так вот, — продолжил Анатолий, надламывая румяный хрусткий калач, — местные деловые элиты вопрос неоднократно пробовали решить. В семьдесят первом году купец Белов земства созвал, но те на дорогу скинуться отказались. Следом губернский гласный Коптев, и его не поддержали. В девятьсот втором промышленников из Коврова на подмогу позвали, но те заартачились: требовали, чтобы дорога по их фабрикам виляла, а платить за строительство сверх оговорённого не хотели. Так и живут: без дороги загибаются, а собраться да сделать — кишка тонка. Сегодня если кто и в силах, так это братья Фирсовы, купцы, торговцы, промышленники. Но они рогом упёрлись, мол, не нужна нам здесь дорога, неча здесь пришлым делать. Мы здесь дела делаем, продукты свои продаём и горя не знаем, а придут чужаки, нам жизни не будет. Что правда, Сашенька, они здесь как у Христа за пазухой: в бакалейной торговле и калачном деле они монополисты, все крупные лавки им принадлежат. И опасения их понятны. Но город как-то разбудить надо. Иначе загнётся, — Анатолий перекрестился с последним, далёким от псалтырного лексикона, словом.

— А мы-то, мы здесь при чём?

— При том! Если уж перенёсся во времени, дело разумей, а не просто так приведением прикидывайся. Не «Битву экстрасенсов» снимаем. Мы здесь духи бесплотные, во всякую стену вхожие, вот и пойдем к Фирсовым. К старшему, Алексею Фёдоровичу. Придём ночью, пока купец первой гильдии почивать изволит, немножко хренку для звука зажуём и будем с ним, сонным, разговоры разговаривать. До конца не материализуемся, останемся как помеха световая. Он спросонья решит, что привиделось, о нас и думать забудет, а разговор, мысль, — слово «мысль» Анатолий сказал важно, вот так «мыыыысль!» — долго помнить будет. Решит, что вообще сам к этой мысли пришёл, сам придумал.

— И что, помогает такой инструмент? — с сомнением посмотрела на разошедшегося священника Алиса. Интеллигентное его лицо, пока инструктаж говорило, заметно преобразилось. Особенно на слове «мысль». Худое умное лицо налилось решимостью, стало не просто умным, а волевым. Вот как интеллект украшает, а вы всё не хочу учиться, да не хочу учиться.

— Ещё как помогает, Сашенька, люди в полусне внушаемы. К счастью или к сожалению. К счастью, потому что бога слышат, а к сожалению — потому что не только бог с ними в миг уязвимости говорит.

— Мы вот, например, — неловко пошутила Алиса.

Анатолий пристально, дольше нужного посмотрел на Алису, будто решение важное принимал. Принял.

— И мы, например. Вы, Сашенька, слышали, что людям важные решения во сне приходят? Наяву бьётся-бьётся какой-нибудь, скажем, учёный над задачей, а она не поддаётся.

— Это как Менделеев с таблицей? — перебила Алиса, — слышала, конечно, но психологи же этот феномен раскрыли. Что-то там с сознанием и подсознанием.

— Мгм, — усмехнулся Анатолий в жидкую мушкетёрскую бороду, — психологам разгадка тоже во сне пришла.

— Постойте, Батюшка, — оторопела Алиса, — уж не хотите ли вы сказать, что всякое озарение — ваших рук дело?

— Теперь наших, Сашенька. Пойдемте-ка к Фирсову, — спохватился Анатолий, вскочил из-за стола, чуть не опрокинул и кофейник, и чашечки, да и сам резной стол, а дальше забубнил бегло, вполголоса и совсем не понятно:

— Эх, растяпа я недалёкая, это надо так заболтаться, до Орехова две версты, а я всё не о том. Вставайте, вставайте же, Сашенька.

Анатолий протянул девушке руку, да так суетливо помог подняться, что чуть из-за стола её не выдернул, как репку в сказке. Из калачной почти выбежали. Торопились в сторону Кремля. Хренов корень больше не действовал: прохожие Алису и священника не видели, то и дело таранили, обдавали ветром и проходили насквозь. Длинное Алисино платье исчезло, вернулся деловой костюм, что было кстати. В наряде двадцать первого века нестись по немощёным суздальским улицам было сподручнее. Анатолию облачение не мешало: шагал впереди широко, уверенно, стремительно.

Внезапно, уютный городской гомон лопнул гулким, раскатистым, выпуклым звуком. Зазвонили колокола на часовнях. Сначала одна в Кремле, за ней другая, уже поспевала третья, ей вторила четвёртая. Звон, разноголосый, но торжественно созвучный, разливался по Суздалю. Звонили повсюду, будто единым хором, но вроде соперничая — чья мелодия будет красивее, сложнее, наряднее. Алиса сбилась с темпа и остановилась. Остановился и Анатолий. Обернулся. Лицо его было другим: узкий лоб рассекала длинная складка, губы плотно сжаты, глаза потемнели и вбуравились глубже под брови.