Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

Курим напоследок около серой панельки, он говорит мне: «Ты такая красивая, что ты делаешь со мной». Переселяемся в мой родительский дом на Каменке, в старый деревянный дом с русской печкой, центром цивилизации. Я топлю её с утра, сидя в пальто, пока дом не прогрелся, варю на печке кофе, наливаю в жестяные кружки, жарю яичницу, строгаю бекон. Говорю: «Ваш континентальный завтрак сервирован и ждёт вас». И пока он ест, мне хочется прикусить зубами и тянуть, оттягивать, втягивать в себя кожу на ключице, впадинку между лучевой костью, обводить языком, рисовать узоры на кадыке, на его адамовом яблоке.

Я люблю смотреть на него, когда он в застиранных джинсах, заляпанных маслом, с дыркой от растворителя, в мятой футболке, ковыряется в мотоцикле, колет дрова. Я держу брёвна, пока он пилит их бензопилой — сосед привозит нам грузовик с нераспиленными брёвнами и выгружает на дворе. Лезвие проходит через дерево, как сквозь масло, совсем рядом с моими руками в рабочих перчатках. Когда заводит пилу, он говорит мне: «Если страх сильнее тебя — это паника, если ты сильнее страха — осторожность. Ты доверяешь мне? Не шевелись».

Я перечитываю классику, свозимую в дом годами, слоями: Салтыкова-Щедрина мне задавали на лето, он здесь и остался. «Улисса» дарили друзья, Голсуорси и Моэма отдали соседи, когда снесли старый дом. Литература научила меня любить до безумия, не выходить замуж по расчёту, не вешать на стену заряженное ружьё.

Иногда у него появляется работа, и он уезжает по утрам в город. Я вылезаю на крышу курить. До горизонта — поля, река и лес, я сижу на покатой крыше террасы и слушаю ветер. Но он молчит: ни перестука колёс, ни шума дороги. Чтобы сюда добраться из Москвы, надо ехать на поезде до Владимира, потом сорок километров по трассе, переходящей в расквашенную землю уже в Суздале. И камни «прощай, подвеска», не знаешь дороги — не найдёшь. Можно найти только по координатам — широте, долготе, по ярким приметам — где повернуть возле церкви, где перейти реку по мосту.

Когда я отпиваю виски из его фляги, развожу костер, ставлю мариноваться мясо, которое он привез из города, он говорит: «Ты — это я, только женщина». Ловлю его в махровое полотенце прямо с порога, когда он возвращается в дождь, ставлю промокшие ботинки к печке, одежду развешиваю на бельевые верёвки на кухне, подаю горячий суп, растираю его спину водкой, когда он кашляет. Мы живём все лето как отшельники, не можем наговориться друг с другом, насмотреться, нацеловаться, выезжаем только когда заканчивается еда или появляется халтура. Белим потолок местной церкви, страхуя друг друга, чтобы не сорваться, вяжем петли, узлы, он перекрывает крыши соседям, копает ямы, шлифует дом а , красит, я пишу статьи и посылаю их редактору, словив шальной мобильный интернет где-то около магазина. Мы гуляем по полям в жару, засыпаем друг на друге в траве — до утра.

В августе собираем яблоки в бабушкином саду, полными корзинами, доверху. Варим вечерами, когда жара спадает, варенье, на которое слетаются осы и пчёлы, кружат, садятся на наши голые плечи. Откусываем от яблок всех сортов — пробуем, едим друг у друга с рук, таскаем десятками килограммов на станцию, на продажу, отдаем торгашам, которые едут на рассвете в Москву, берем вина и сигарет. Ставим батареи банок под кровать, закупаемся сахаром в промышленных количествах.

Лето заканчивается внезапно — холодом, темнотой, дождем. Он всё чаще уезжает в Москву, пропадает на несколько дней, говорит — работа, но большего не рассказывает. Когда я прошу привезти что-то, звонить, не пропадать, говорит: «Хорошо, женщина», но отмахивается рукой, жестом «да пошла ты». Я топлю печь книгами, дрова больше никто не колет, начинаю с Ленина, полное собрание сочинений, затапливаю баню, моюсь. Продолжаю топить Достоевским и Толстым. Получаю длинные письма — от редакторов, издателей — правки, корректуру, вопросы. Номер карты, номер паспорта, дату заключения договора, скажите, когда будете в Москве, мы вас ждём. Я думаю, этот дом — последнее, что нас связывает. Шаткое равновесие, всё в нем. Пока мы тут, пока не выходим из дома днями и ночами, пока идёт дождь, сидим в разных углах, он играет на гитаре, записывает ноты на ходу, я читаю, готовлю, мы дышим одним воздухом. Как только мы выйдем отсюда, нас разведет, растащит в разные стороны. Как в невесомости, в вакууме, без кислорода.

Когда воздух становится слишком плотным, я говорю: «Пожалуйста, увези меня». Переезжаю быстро, по-деловому, без рыданий, выяснений отношений. Учусь думать о доме и лете в прошедшем времени, быть благодарной за всё время и совместное счастье, быстро нахожу работу. Хожу, смотрю на людей на улицах Москвы — я успела позабыть, как их много. Разглядываю черепа африканцев и яркие хиджабы восточных женщин, модные всесезонные ботинки, яркие платья. Слушаю разные голоса, акценты, смотрю на лица. В мою жизнь возвращается зарплата на карту, день в день, месяц за месяцем, но нет больше солнца и свободы. В мою жизнь возвращаются клубы, бары, кофейни.

Он идёт работать, остается допоздна на совещаниях, брифингах, митапах. Гладко бреется по утрам, отрезает отросшие кудри, начинает с висков — машинкой под ноль, потом спускается в барбершоп на первом этаже и возвращается уже другим, непривычным. Гладит по утрам рубашки, покупает дорогие часы, ремни, берёт телефон в кредит. Рассказывает мне, как жить, завязывает у меня на шее узел из обещаний, обязательств, ревности, планов. Застегивает на мне ремни безопасности кредитного автомобиля и однажды, как ребенка, закрывает в стерильной серой квартире и уходит на работу после ссоры.

«У меня нет ключа, а дверь захлопнулась, я не могу выйти из дома», — звоню в МЧС, и пока слесарь болгаркой вырезает американский замок, собираю все свои вещи.

Возвращаюсь лютой зимой в наш остывший, но дышащий дом, затапливаю печь, провожу интернет и решаю остаться. Утепляюсь на зиму, забиваю щели, нанимаю соседа починить крышу. На новой работе неожиданно легко соглашаются видеть меня раз в две недели, отпускают работать удалённо. Забираю соседского кота, пёстрого, с ободранными ушами, с одним косящим глазом, по прозвищу «Бандит» — соседи уехали на зиму, а его было оставить некому. Покупаю мольберт и краски, ловлю утренний свет на чердаке, когда есть солнце. Думаю о покупке маленькой моторки — весной, когда лёд сойдёт. Изучаю карты рек по вечерам, читаю воспоминания путешественников — в большие бурные моря и океаны заплывать не хочу, но и наши реки очень красивые — и Каменка, и Нерль, и Волга. Готовлюсь войти в эту воду, возвращаюсь к себе.

[1]

Вкрячился в пробку, возвращаясь с пятилетия дочери. Бывшая жена предпочла банкет на недавно отстроенной даче детскому празднику в кафе. В пятничном трафике мыслей для раздумий вагон и вовсе не о том, как объехать затор.