Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

Рыжий всклокоченный пёс впервые пришёл на следующий день после Катиного приезда. Точнее, Катя впервые его увидела. К кому прежде он приходил и как давно завел привычку топтаться у гостевого дома — чёрт его знает. Катерина возвращалась с прогулки — так же, как сегодня, по первым сумеркам — и, приметив непрошеного гостя, огляделась в поисках палки или камня. Кроме снега — ничего. Зачерпнула горсть в обе ладони, подошла ближе. Пёс сидел у калитки и внимательно, в упор, смотрел на Катерину, наклонив большую нечёсаную голову. Его тёмные, изжелта коричневые глаза не моргали, но веки чуть подёргивались, будто пёс сканировал и обрабатывал изображение. Принимал решение, как поступить с незнакомой двуногой.

Катя остановилась в пяти шагах от невозмутимого пса, отряхнула варежки — не кидать же в самом деле в сильное опасное животное горсти рассыпчатого снега.

— Уходи, — сказала Катя псу. Просто, честно, как равному. Пёс встал и ушёл. На следующий день пёс снова встретил её у ворот.

— Уходи, — повторила Катя, оставаясь на безопасной дистанции. Пёс согласился. Помедлил секунду, будто давая ей шанс передумать. Ушёл.

Ещё через день Катя подошла к большому рыжему псу ближе. Бросила на снег половину пирога, только что купленного в уютном «Гнезде Пекаря» в Торговых рядах.

— Хочешь есть? Ешь и уходи.

Пёс не кинулся к еде — вместо этого он особенно долгим взглядом смерил Катю. Получилось, будто сверху вниз. Моргнул. Поднял со снега пирог, аккуратно зажал в пасти, будто боялся сломать, и ушёл.

Сегодня она принесла псу сосиску. Купила на площади у весёлого бородатого мужичка. Уверял, что сосиска своего хозяйства, «без писсицидов». Пёс философски сидел на привычном месте у пустой миски — у калитки Катя поставила посудину, чтобы крошки или мясные объедки, которые иногда оставались, хоть и ел пёс аккуратно, не стали приманкой для других. Хватит одного приблудного друга.

Взаимной приязнью отношения Кати и пса назвать было нельзя. Партнерство. Сильный рыжий пёс и слабая больная женщина договорились: он не делает вид, что ей рад, она не старается с ним подружиться. Так живут в счастливом браке по прошествии двадцати лет.

— Привет. Будешь сосиску? — не то спросила, не то констатировала Катя.

— Буду, — посмотрел на неё пёс.

[5]

Протокол обследования пришёл в сентябре. И как когда-то сообщение от сестры, не сразу достучался до Катиного сознания. Катя готовилась к заседанию правления и, пролистав на автомате почту, переслала «входящее» из немецкой клиники профессору Званцеву. Технические моменты её не касались. Она итак непозволительно много сделала не по делу — по настоянию въедливого «светила» на целую неделю выпала из работы, выехала на обследование в немецкий Гайдельберг. «Там лучшие в мире диагносты по нашей проблематике», — горячился Званцев. Катя, не допускавшая мысли о наличии «нашей проблематики» в собственном теле, уступила Званцеву только потому, что участившиеся приступы боли объективно мешали работе. Да и Званцев, с которым она познакомилась почти сразу, как приехала в Москву, от которого родила единственного сына, не отстанет так просто — будет писать, звонить. Если немецкие врачи за неделю исправят поломку, так и быть, она готова раздвинуть плотное расписание.

Катя не поняла одного: Званцев не ждал от немецких коллег исцеления, профессор ждал диагноза. Диагноза, о котором догадывался, в котором был уверен, но. Но надежды не лишены даже профессора. «Входящее» из немецкой клиники Званцева лишило надежды. Глиобластома. Через год, самое большое полтора, Катерины Леонидовны, Кати, Катеньки не станет.

[6]

Катя выслушала Званцева молча. Без уточнений, без причитаний, по-деловому, приняла диагноз как необременительный, но ненужный факт. Как раз в квартал принимала отчёт о соблюдении норм производственной безопасности. Только что не зевнула и не кивнула в ответ: мол, спасибо, свободен, следующий.

В кабинете Катерины профессор оказался ровно через час после получения письма. Закрыл приём, что-то буркнул негодующим пациентам, выскочил на улицу и только в такси понял, что не снял халата — его белые полы торчали из-под пуховика.

Профессор не одну тысячу раз проживал этот разговор. Разговор, после которого жизнь пациентов и их семей кололась надвое — на безоблачное «до» и ужасающее «после». Званцев всегда заранее продумывал, анализировал психологический портрет пациента, подбирал формулировки, чтобы рак приняли как диагноз, а не приговор. Ведь с диагнозом можно работать, а с приговором — только смириться. В этот раз Званцев не успел придумать, с чего начать, как подготовить Катю, и вывалил страшную новость неуклюже, скомкано, почти на пороге.

— Года достаточно, — сказала Катя сухо, спокойно и устало.

— Года? Прости? Катя? — голос профессора дрожал. Званцеву стало неловко за свой поспешный, театральный какой-то приезд. — Катя, я всё продумал, на этой стадии операция ещё возможна, и… ты не слушаешь? Давай я останусь?

— Не нужно, возвращайся в клинику. У меня совещание.

[7]

Катя с ногами забралась на зелёный икеевский диван — раньше на его месте тоже стоял зелёный диван, только старый, неповоротливый и скрипучий, всегда накрытый полосатым пледом. В старых диванных ящиках мама хранила Катины игрушки и книги. В новом диване не хранилось ничего.

Куда исчезли игрушки и книги, куда исчезло мамино всё — одежда, коллекция фарфора, фотографии? Одежду, наверное, раздали соседям. Посуду сестра, скорее всего, забрала себе. А фотографии? Ещё тогда, в Катином детстве у мамы был целый фотоархив, пожелтевшие карточки с фигурно вырезанными краями. Мама рассказывала, кто, где, но Катя не слушала. Зачем? С выцветшими людьми на фото Катю не связывало ничего, кроме скучных маминых слов.

В дверь постучали. Катерина нехотя выбралась из-под подушек зелёного дивана.

[8]

— Катерина Леонидовна, нашла! — в комнату вошла сестра с объёмной пыльной коробкой, — вот они! Помню же, что были. Их Игорь в темнушку убрал, когда летом веранду чинили. Здесь, кажется, все. Ну, что у тёть Лены были, я все собрала.

— Спасибо, Ира, — впервые за свой приезд Катерина назвала сестру по имени. А ведь она бывает в доме каждый день: приносит свежие продукты от местных тёток, меняет полотенца. Когда в Суздале закрыли последний книжный магазин, сестра осталась без работы и охотно согласилась на роль управляющей, горничной и администратора гостевого дома Теремки.

Ира поставила коробку на журнальный столик и аккуратно, по одному, достала фотоальбомы. Разные по размеру, цветам, материалам — коленкоровые, картонные, обтянутые истрёпанной тканью, фотоальбомы скоро заняли всё пространство. Катерина узнавала, помнила почти каждый альбом. Кроме последнего, самого большого.