Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

Званцев вошёл следом.

[11]

Катя лежала на зелёном диване, уткнувшись лицом в обтянутые шерстью брюк колени профессора. Званцев гладил её по голове. Неспешно, долго, монотонно.

— Я останусь, — тихо сказал Званцев.

Вечером большой рыжий пёс ушёл.

[1]

— Прокляну!.. Прокляну!..

Пожилая женщина металась по подушке, её явно мучал кошмар. Я села рядом и решила прервать эти мучения.

— Бабушка, кого ты проклянёшь? — достаточно громко спросила я.

Она вздрогнула, открыла глаза, несколько секунд не могла понять, где она, кто я. Потом выражение лица прояснилось. Она узнала комнату, меня и расплакалась.

— Бабушка, ты разговаривала во сне .

— Что я сказала?

— Что проклянёшь. Кого проклянёшь?

По щекам бабушки струились слёзы, она сдерживала их, чуть прищуриваясь, но слёзы вырывались беззвучной рекой. Некоторое время она лежала неподвижно. Потом повернулась на бок и, опираясь на левую руку, села на кровати, подтянув ноги к животу. Всё это далось ей с огромным трудом, а ведь всего месяц назад она легко двигалась, вела домашнее хозяйство, бегала по магазинам. Смерть старшей сестры её подкосила.

Лёля, Елена Ивановна, была старшей сестрой моей бабушки и моей любимицей. С той же лёгкостью, с которой она прыгала под московской бомбёжкой, меняя соль на водку, она прыгала по жизни неунывающим оптимистом. То присылала красочные открытки из пионерлагеря в Анапе, куда она на все смены устроилась сестрой-хозяйкой, чтобы любимый внук отдохнул на море. То настойчиво одаривала меня очередной золотой цепочкой или колечком со словами: «Дочк, возьми, у меня-то ведь сын». Лёля была клубком оптимизма, очарования и жизни. Она звонила бабушке каждый день в одиннадцать утра. Но однажды бабушка звонка не дождалась.

Лёля умерла в страшный мороз. После Лелиной смерти бабушка совсем сдала и перестала вставать. Все разговоры крутились вокруг похорон.

— Мне скоро пора уже… Ну меня-то есть куда положить, к деду, — повторяла она.

— Как есть, ба? Ты же знаешь, что там дома уже стоят?

Жилые кварталы бешено множились без замысла, логики, уважения к живым и мёртвым. Островцы давно стали ещё одним бессмысленным жилым московским районом без возможности добраться живым до Москвы. Старое Островцовское кладбище, на котором лежал дед, съели новостройки. Но бабушкино сознание отказывалось это принимать.

Лёля тоже очень хотела, чтобы её похоронили в земле. Сколько себя помню, она копила на это деньги, просила об этом всех и каждого, по случаю и без случая заговаривая о смерти, называя похороны в земле «по-людски». Но ни её сбережений, ни усилий её семьи на это не хватило. Цены на похороны в перенаселённом людьми городе выросли так, как будто это не мёрзлая серая Москва, а Святая земля Израиля.

Я сама не видела в похоронах в земле никакого смысла. Ну лежишь ты, холод собачий, всё мерзлое, полгода зима, потом весна, тает всё, течёт. Ну не проклинать же близких ради этого? Или это про волю — хочу мол, и всё тут! Или старшая сестра так велела?

Нет! Меня, если спросят, только жечь. И прах развеять. Над океаном. Атлантическим. Ну или над Женевским озером, вот это я понимаю. А можно пополам разделить: и над океаном, и над озером. И над горами тоже здорово. Над Эльбрусом, к примеру, или Андами. В общем, есть варианты.

С бабушкой вариант был только один.

Я смотрела и не узнавала её. Когда, как? Почему так быстро? Что случилось с моей отдушиной, с этим мудрым, добрым, глубоким человеком, который теперь стал безразличным ко всему, кроме этих дурацких похорон. Я почувствовала: если не начну действовать прямо сейчас, никогда себе не прощу.

Делать. Надо было что-то делать.

[2]

«Похоронить в земле» — этим болезненным сочетанием слов в поисковике я как будто выразила саму суть неразрешимой проблемы. Прямо за блоком платных объявлений я увидела сайт санатория «Река жизни», Суздаль. Оба искомых слова не были зачеркнуты и стояли рядом. Удивление от того, что это страшное словосочетание можно найти в тексте сайта, заставило меня его открыть.

Санаторий «Река жизни»… «предлагает отдых и реабилитацию… высокие стандарты медицинского обслуживания» и т. д.

«Двухместное и одноместное размещение».

«Прейскурант процедур».

«Водолечение. Вода Свято-Никольского источника, поселок Санино».

«Массаж, диетологи, занятия скандинавской ходьбой, университет третьего возраста».

Я пролистывала страницы в поисках:

«…в случае смерти вашего родственника внутри срока действия данного Договора санаторий обязуется произвести похороны, а именно, акт погребения тела умершего в земле».

Телефон главного врача.

Я набрала номер.

[3]

Санаторий стоял на берегу реки, на возвышении, откуда открывался вид на бесчисленные купола суздальских церквей. Анна Ивановна встретила меня на крыльце. Её глубокие карие глаза вопросительно изучали меня, но мне сразу стало уютно рядом с этой спокойной женщиной.

Во время небольшой экскурсии по корпусу она говорила, показывала, рассказывала о том, как они ремонтировали, привозили, нанимали, обучали… ставили на ноги.

— Аналогов в России пока нет. Я и сама много лет этому училась.

— А где?

— В Соединенных Штатах, под Бостоном. Получила образование геронтолога, сдала экзамены, прошла практику. В рехабах несколько лет провела. Это ведь огромная область деятельности! Ничего не поделаешь, население стареет.

— А кладбище-то где? — вдруг спохватилась я.

— На территории Александровского монастыря, у нас с ними договор. Они ухаживают за могилами, соблюдая все церковные обряды. Хотите посмотреть?

Я отказалась.

Мы вышли из корпуса обратно на крыльцо. Мысль о посещении кладбища показалась мне необязательной. Снег таял, под ногами струились ручейки. Они прорезали ледяной наст, и я, как в детстве, наблюдала, как носятся в воде кленовые носики 9 9 Кленовый носик — одна из двух одинаковых частей плода клёна. .

— Но у нас сейчас мест нет…

— Как это нет?

— Ну… есть одно в резерве. На днях мне скажут, приедут ли. Тоже москвичи.

— А откуда вообще контингент? — поинтересовалась я, удивившись, что вспомнила это старое советское слово.

— Московские в основном. В прошлом декабре целая группа приехала, и все с Таганки. Все знают друг друга по занятиям в ЦСО 10 10 ЦСО — центр социального обслуживания. .

— А чего им на Таганке-то не сидится?

— Да дышать, говорят, нечем.

— Да, есть такое.

Мы попрощались, я взяла её номер телефона.

— Да вы походите, посмотрите, вон у нас рядом красота-то какая, — Анна Ивановна махнула рукой в сторону белого собора с синими куполами.