Борис Динерштейн - Тяжелые дороги жизни

Я благодарен Богу и судьбе, которые за мои мытарства, незаконные лишения, горе и завидное терпение до сих пор даруют мне жизнь — после этого трагического времени и самой кровопролитной войны в истории человечества.

Демобилизовался я 8 декабря 1945 года из Германии. В Москву приехал в январе 1946 года, пришел домой на Новослободскую улицу, а моя квартира занята, начались хлопоты за жилплощадь. В домоуправлении мне не дали справку, что я тут проживал. Пошел в райисполком. Они направили меня к военному прокурору. Пришел на прием к военному прокурору, она, выслушав меня, ответила: «У вас нет справки, что вы проживали здесь, нет справки из военкомата, откуда вас призвали, а главное в том, что вы всю войну не платили за квартиру и поэтому потеряли право на жилплощадь в Москве, поэтому я бессильна вам помочь». Я, конечно, расстроился, но решил еще раз подойти в домоуправление к жильцам, живущим в моей квартире. Последние сказали: «Хозяин этой квартиры убит на фронте, поэтому нам дали эту квартиру, и прошу сюда больше не приходить». Действительно, мои родственники на Урале во время войны получили похоронку на меня, которую при встрече после войны тетя Аня мне показала. Таких ошибок, к сожалению, было немало. Вышел я из подъезда и встретил соседку, которая ранее работала в домоуправлении. Она поздравила меня с возвращением с войны и, выслушав о моих трудностях, взяла меня под руку, и мы пошли в домоуправление, по дороге я ей говорю: «Видимо, придется уехать на Урал жить». А Вера Петровна, успокаивая меня, говорит: «Надо все проверить, а потом уже собираться на Урал».

Пришли в домоуправление, Вера Петровна просит секретаря достать довоенные домовые книги и указывает, где они лежат. Достали книгу, открыли, а там запись: «Выбыл на военную службу по призыву такого числа». И сразу мне выдали справку, что я тут проживал. Мы вышли из домоуправления, и Вера Петровна повела меня к своему знакомому адвокату, где просила его, чтобы он объяснил мне мои права и обязанности при хлопотах за жилплощадь. Мы с адвокатом около часа разговаривали, я кое-что записал для себя, и адвокат меня предупредил, что время для решения моего квартирного вопроса исчисляется тремя месяцами со времени демобилизации. На следующий день я пошел в военкомат и получил справку, что призвался с Новослободской.

Написав обстоятельное заявление на имя военного прокурора, пошел к последнему на прием. Прокурор заявление от меня не хотела принимать, тогда я ей сказал, что проконсультировался с адвокатом, который пояснил мне — фронтовики за жилплощадь во время войны не должны платить. Прокурор возмутилась, но заявление от меня приняла и расписалась на копии. В назначенный прокурором срок (через две недели) я снова пришел, но она еще не решила мой вопрос и просила зайти еще через две недели, а это уже будет два месяца, как я в Москве, и, если в течение оставшегося месяца я не решу квартирный вопрос, придется ехать на Урал. Я пошел к нашим бывшим соседям Рудых, объяснил им свое критическое положение, и Григорий Андреевич Рудых сказал мне: «Завтра зайдите к нам, я принесу вам пропуск в Моссовет, и вы сразу с ним идите к военному прокурору и просите, чтобы он вернул ваше заявление с любой резолюцией». Назавтра Григорий Андреевич дал мне пропуск в Моссовет на 14 часов. Я сразу пошел к военному прокурору и был первым в очереди на прием, потому что занял очередь с вечера; а на улице мороз, поневоле приходится двигаться, но я демобилизовался в военном полушубке, и меня это спасает от холода. Приблизительно через час стали подходить еще люди, а к 11 часам вечера собралось уже 29 человек. Мы по очереди менялись, чтобы зайти в подъезд соседнего дома обогреться. Наконец наступило утро, прокурор начал прием, и я зашел в кабинет, поздоровался, прокурор ответил:

— Здравствуйте, я вам на сегодня прием не назначала, освободите кабинет.

— Товарищ прокурор, я больше к вам ходить не могу и прошу вас отдать мое заявление с любой вашей резолюцией.

— Я должна вести прием, а не заниматься с вашим заявлением, приходите в назначенный вам срок, — и ушла из кабинета, а я сижу и жду ее.

Через несколько минут открывается дверь кабинета, входят офицер, солдат и прокурор. Последний обращается к офицеру с просьбой вывести меня из кабинета, так как я назначен на прием в другой день; офицер обращается ко мне: «Вы что тут бузите и не даете прокурору работать?» Я достаю пропуск в Моссовет и говорю капитану: «Я уже почти два месяца хожу сюда, и безрезультатно, а сегодня я должен в 14 часов быть в Моссовете, но без своего заявления с любой резолюцией прокурора я не могу явиться в Моссовет», — и подаю капитану пропуск в Моссовет. Капитан внимательно прочел и говорит прокурору: «Я не могу его вывести из кабинета, отдайте ему заявление с вашей резолюцией, и он сам уйдет», — и протянул ей пропуск в Моссовет. Прокурор пропуск в Моссовет положила на свой стол и просила меня выйти из кабинета, чтобы продумать над сложившимся положением. Из кабинета выйти я отказался и просил пропуск в Моссовет вернуть мне. К прокурору подошел капитан из комендатуры, взял со стола пропуск в Моссовет и отдал мне, а сам вместе с солдатом вышел из кабинета. Прокурор опять просит меня покинуть кабинет, но я категорически отказался, она встала из-за стола и вышла. Я сидел, сидел в кабинете и заснул (ночь на морозе простоял). Прокурор наконец пришла, разбудила меня и вручила постановление об административном выселении лиц, проживающих на моей жилплощади.

Получив постановление прокурора, я сразу пошел к своему дому, поднялся на пятый этаж, дверь открыла жиличка и сказала: «Вам муж сказал — больше в эту квартиру не приходить», — и позвала мужа. Я им дал постановление прокурора и просил расписаться на моем экземпляре. Жильцы не стали даже читать постановление прокурора, а вернули его мне и сказали: «Больше сюда ходить не смейте». А жил в моей комнате майор НКВД с женой. Я пошел к участковому милиционеру, и мы вместе пришли к жильцу, последний не стал с нами разговаривать и даже не открыл дверь. Распрощавшись с участковым, я решил уехать на Урал и пошел на вокзал, а навстречу идет военный, подходит ко мне, обнял и говорит: «Дядя Боря, здравствуйте, поздравляю вас с Победой и что вернулись с войны». Мне, конечно, было очень приятно, мы вновь обнялись, поцеловались, и я ему на приветствие говорю: «Лучше бы не приезжал», — и рассказал о своих неудачных пока хлопотах. Этот встретивший меня военный был сосед из пятого подъезда, Коля Макаров. Выслушав ответ на его приветствие, Коля взял меня под руку. Мы пошли к краю тротуара, и он остановил такси. Севши в такси, Коля попросил шофера отвезти нас на Басманную улицу к Военной комендатуре. По приезду Коля расплатился с шофером, а меня попросил подождать его во дворе. Вскоре Коля пришел ко мне, и мы пошли в здание комендатуры, где дежурный майор, выслушав меня и прочитав постановление военного прокурора, вызвал капитана, вручил ему постановление прокурора и приказал ему взять двух солдат и сегодня же вселить этого фронтовика в свою комнату. Мы — я, Коля и наряд комендатуры — сели в дежурную автомашину и приехали к моему дому, в течение двух часов меня вселили. Я через балкон Рудых (сосед) вышел из дома и в хозяйственном магазине купил засов и замок. Тем же путем вошел в комнату, поставил на дверь засов, запер на замок и снова через балкон ушел и пошел на Ярославский вокзал. Купил билет на Урал и уехал. Приехав на станцию Шамары, я пошел к дому дорогих тети Ани и дяди Карлуши. Увидав меня на пороге дома, все выскочили и с восторженным удивлением стали меня обнимать и целовать. Почему с восторженным удивлением? Ведь они с фронта получили на меня похоронку. Я к дорогим и любимым тете Ане и дяде Карлуше явился как привидение, это была встреча возрождения, мы не могли друг на друга насмотреться, разговорам не было конца; вспоминали ранее детство, прошедшие годы воспитания и благородного трудолюбия. Чувство радости переполняло наши души на протяжении полутора недель, которые я провел у дорогих родных. За это небольшое время я поправился и окреп. К концу второй недели дядя Карлуша посадил меня в поезд, и я, нагруженный приличной продовольственной посылкой и деньгами, уехал домой.