Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки

— Пап, ты уже который год арбузы в теплице садишь. Ну и чего? Эта зелёная хрень только место занимает!

— Ну, донь, два маленьких арбузика, полгрядки всего.

— Полгрядки — это два ведра помидоров, папочка!

— Иди, обжора, отсюда! Ишь, дух селекции на корню прям давит. Мать и та, молчит, а этой что ты, всего ей мало, мало, мало!

— Я не о том: умные-преумные дяди и до тебя сто лет пытались тут всё такое вырастить. Ну если не растёт! Зачем силы тратить? Вон ты и так устаёшь, как собака.

Да что б ты понимала, козявка! Я только на этих арбузах и отдыхаю душой и телом.

— Как так?

— Наш огород — это жрачка. А тут творчество. Понимаешь, творчество!!!

— Не.

— Ну иди, иди, вот станешь этой… как тебя там, писакой, тогда поймёшь.

Когда спускаешься с горки в посёлок по трассе, то взгляд тут же натыкается на футбольное поле с ласковой, натуральной травкой. Наше поле было очень добротным, за ним следили. Поэтому другие команды любили приезжать во Мгачи на соревнования. И каждый раз это событие! На лавочках полно зрителей, собак и почему-то ворон. А те, кто шли с работы домой, из бани или с магазина, конечно же, задерживались и глазели. И заметьте, никакого пива! Но встречались и отщепенцы футбольного фанатизма. Например, мой отец. Он не по-детски выбивался из шумной толпы болельщиков и предпочитал свой любимый огород и эксперименты с кукурузой.

— Хрущёв номер два! — обзывала его мамка и заваливалась болеть у экрана телевизора.

Болела она за всё: за футбол, хоккей, синхронное плаванье, фигурное катание и так далее. А так как я любила валяться рядом с мамкиным большим и пышным животом, то мне приходилось болеть тоже, но больше за беговые лыжи, так как я всю юность им посвятила: у меня второй взрослый разряд. А как школу закончила, так и спорт забросила. Болеть тоже.

— Ребятки на химикатках! — обзываю я спортсменов и переключаю телевизор на другой канал.

Грустно как-то. Или просто состарилась, азарта нет. Ушёл азарт. Увы.

Зимой футбольное поле самым загадочным образом превращалось в ледовый каток. Всем поселковым детям, независимо от достатка, покупались (перепродавались, передаривались) коньки, и они катались. Я тоже: пируэты там всякие — это запросто! Ездили мы по скользкому льду всегда до ночи. Могучие шахтёры для такого дела даже столб в землю вкопали, фонарь на него повесили. Ну, чтоб молодёжи веселее было круги по полю нарезать. В общем, самые яркие моменты социализма, то есть нашего маленького социума, именно на Мгачинском катке и проявились: я лечу, Оксанка летит, Ирка летит, Толик летит на нас — куча мала, упали! Упали, встали, дальше поехали — на столб наехали, упали. Встали и покатились по домам — на коньках прямо по проезжей части. Потом по тропинке во дворе, по прихожей, по коридору, по ворсистому ковру — бух, бух, бух. Плюх на диван:

— Ма-а-а-ма, снимай коньки, сил больше нет!

Мать:

— Вань, снимай с неё коньки, сил у этой больше нет.

Отец:

— Кошка, беги снимать коньки, сил у хозяйки больше нет.

Я:

— А-а-а-а, плохие вы, уйду я от вас!

А Ваня, Валя, кошка хором мне и отвечают:

— Проваливай, токо шнурки на коньках потуже затяни — разболтались.

На острове много угля, поэтому много и шахт. В 70-е годы шахтовые посёлки жирели на фоне всеобщего дефицита. Южно-Сахалинск, Поронайск, Долинск и прочие сахалинские города-шушеры погрязли в очередях. И только в валютных магазинах в «Берёзка», хоть что-то нормальное и можно было купить. Нет, нам их тоска была неведома. Лучшая рыба — шахтёрам, лучшее мясо — шахтёром. Полки, ломящиеся от товаров только в шахтёрских посёлках и городках. Одежда и обувь из Японии — тоже нам (за рубли). Выбор одежды огромен! Посуда — на любой вкус. А зарплаты: шахтёры получают 300—600 рублей в месяц и дорога в отпуск оплачивается. Отец Иван в забое не работал он, как электрик, получал приблизительно 300, частенько бывало и меньше. А у моей мамки (воспитатель в д/я) всего 120 рублей. Но мать легко могла прокатать в отпуске папкины 1000—2000 рублей. Удивляло меня только одно:

— Мам, мы столько денег прокатываем летом, а живём в сраной маленькой хатке без удобств. Ну давайте не поедем в отпуск три года и купим нормальный дом.

Но вы послушайте что ответила мне эта «наимудрейшая» женщина (моя мать):

— Инна, билеты на самолёт шахта оплачивает всей семье. И мы три года будем терять такую халяву? Да я же не переживу!

Ну да, она бы этого не пережила, поэтому и прожила всю жизнь в маленьком-малюсеньком доме без удобств. Сами ведь понимаете, при Горбачёве и Ельцине мудреть было поздно.

День шахтёра во Мгачах — самый главный праздник, главнее Нового года. Сначала у поссовета проходит митинг (явка всем обязательна): выступает поселковая администрация, руководство шахты, заслуженные шахтёры, коммунисты, комсомольцы, пионеры, октябрята. Ну и всё. А далее — концерт на площади: местная самодеятельность развлекает всё остальное нетворческое население. А вечером, конечно, пьянки. Пьют все у кого уже есть на руках паспорт. Из окон и на улицах льётся горькая-прегорькая песня «Гудки тревожно загудели, народ бежит густой толпой, а молодого коногона несут с разбитой головой…» И пока вы ни услышите эту песню из уст самих шахтёров, вы никогда не поймёте как тяжел шахтёрский труд.

К 1970—80 годам шахта Мгачи окончательно разжирела и принялась за строительство нового микрорайона. А так как посёлок находится в длинной узкой ложбинке между двух сопок, то было решено возводить серию пятиэтажек на пригорке. Строили их быстро, но людям пожить в них долго и счастливо так и не удалось. Власть в стране переменилась и шахтёры годами (!) работали задарма, даже не думая бастовать. А в 1997 году шахтовое начальство намеренно затопило все подземные разрезы, предварительно вытащив японское оборудование, продало его налево, и сбежало в Америку со всеми шахтовыми деньгами. Посёлок Мгачи окончательно обнищал и стал разрушаться. Сегодня пустые глазницы «новостроек» чёрными печальными взглядами встречают редких гостей посёлка. Постапокалипсис. Печально.

Но мой рассказ не об этом. 1980 год (мне 12 лет) — самое время лазить по стройкам и играть с пацанами в войнушку. «Бух-бух-бух» — стучат наши шаги по новым лестничным пролётам без перил. Страшно! Пятый этаж самый жуткий. А Инночка боится высоты. Но на всю оставшуюся жизнь девочку напугало не это, а страшный-престрашный дедко сторож. Он возник из ниоткуда и схватил меня за плечо. Я поворачиваю голову, перед моим лицом болтается длинная чёрная борода, безумно сверкающие глаза и кривой рот: