Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

Когда смеешься так долго, что потом приходится останавливаться, чтобы передохнуть. Ты этого не замечал, потому что ты глупый. Кто может рассмешить меня вот так? Скажи мне, Фрэнк.

Я сглатываю. Я чувствую, что земля уходит из‐под ног.

– Ты сейчас скажешь, что это я.

– Конечно, я скажу, что это ты.

Я смотрю на нее и замечаю, что у нее тоже земля уходит из-под ног. Такого еще никогда не было. Раньше только я терял почву под ногами и никогда – другие.

– А я бы сказал, что ты тоже, – говорю я.

– Что я тоже?

– Ты тоже можешь меня рассмешить, – отвечаю я. – Никто не смешит меня так, как ты.

– В том‐то и дело, Фрэнк. – Она дотрагивается пальцами до уголков глаз.

– И ты просто сумасшедшая, – продолжаю я. – Просто с ума сойти, какая ты сумасшедшая.

– Это из‐за тебя.

– Я свожу тебя с ума? – спрашиваю я.

– Я от тебя без ума! – восклицает она. А потом тихонько спрашивает: – А ты от меня без ума?

Она внимательно на меня смотрит, и я не могу отвести взгляда от ее глаз. В них полыхают два крошечных заката.

– Так ты от меня без ума? – повторяет она свой вопрос.

– Да, – наконец отвечаю я ей. – Ты сводишь меня с ума.

Она сжимает в ладони мой мизинец:

– Послушай меня, Фрэнк, и не смейся. Сегодня я вырядилась вот так. Я очень нервничала. Я дико нервничала. Я думала только о том, что вот разоденусь… А если все это только ради тебя? А если я тебе не нравлюсь?

Весь мир сжимается до размера песчинки. И мы парим в невесомости до тех пор, пока не попадаем в ярко-зеленую туманность, состоящую из ароматного воздуха, пригодного для дыхания. Звезды здесь – как елочные украшения: чуть коснешься – и они начинают покачиваться в этой новой для меня атмосфере.

Я представляю себе те самые слова. На этот раз все легко и просто. Я люблю тебя, Джо. Я не забываю о местоимении «я». Мне не нужно тренироваться. Мне вообще не нужно напрягаться для того, чтобы сказать: «Я люблю тебя, Джо».

Джо Сонг, семь букв.

– Не бойся, – шепчу я. – Не плачь.

Я очень аккуратно смахиваю слезинку с лица Джо и большим пальцем вытираю серую дорожку от потекшей туши. Мне приходится наклониться к Джо. Мы еще никогда не были так близки.

Наш поцелуй вытягивает туманность в тонкий зеленый лазерный луч, он пронзает всю Вселенную насквозь. Я так крепко сжимаю ее в объятиях, что наши тела почти сливаются в одно, и я начинаю переживать – не сделал ли я ей больно. Она приподнимает овальное лицо, типа: «Все в порядке, Фрэнк, все в порядке и даже лучше». И мы снова целуемся. Я вдыхаю ароматы нового мира – мыло, ванильное молочко для тела, горячие щипцы, скользившие по ее волосам перед этим торжеством. В поцелуе Джо – свадебный ужин, воск губной помады и соленые слезы. Это вкус радости.

Мы даже не сразу замечаем, что стена, перед которой мы стоим, вовсе не стена, а двойная дверь, которая в какой‐то момент открылась, и на палубу хлынула музыка. Мы не замечаем, что диджей говорит: «Дамы и господа! В честь свадьбы Канг и Чанг позвольте представить вашему вниманию сверкающие огни!»

Мы не видим стоящий на палубе странный железный стол (для корейского мясного бинго), весь в металлических трубках и других конструкциях, они воспламеняются и начинают вращаться. Это фейерверк, и все ракеты взрываются одновременно, шипя и ослепительно ярко сверкая.

Только когда нас накрывает облако порохового дыма, мы понимаем, что происходит. Мы стоим на виду у всех гостей, в белых искрах фейерверка. Люди начали хлопать еще до того, как нас увидели, но теперь хлопают еще громче. Нас видят и суперкорейцы. Они только что закончили свой номер и теперь тяжело дышат. Глядя в нашу сторону, они начинают хлопать, очень широко разводя руки.

На нас направляют огромный прожектор, и мы стоим в белом круге света.

Наступает понедельник. Слово «понедельник» произошло от древнеанглийского monandæg, что означает «лунный день». К вечеру этого лунного дня у меня под глазом появится фингал. Но обо всем по порядку.

Свадьба. Ох эта свадьба! Мы танцевали. Мы сидели за столом и ели. Жених и невеста еще два раза переодевались – сначала в традиционные корейские наряды, а потом в костюмы для бальных танцев. Лимбийцы весь вечер нас подкалывали.

– Значит, вы делали вид, что делаете вид? – спросила Элла Чанг.

– Ну вы даете! – удивился Эндрю Ким.

– Похоже, все изменилось, – отвечали мы с Джо.

Джон Лим решил напиться для храбрости, но перебрал, и все пошло не так, как ему хотелось: под конец вечера он рыдал, положив голову на колени Эллы Чанг, которая сидела, не шевелясь и выпрямив спину, со стоическим выражением на лице. Amore. Потом Элла заставила Джона поднять голову и отшлепала по щекам, чтобы привести его в чувство. Элла с Джоном – они делают все правильно. Они скрывают свои отношения от родителей, потому что если те обо всем узнают, то сразу начнут планировать следующую свадьбу.

Мы отлично провели время с суперкорейцами. Они оказались очень милыми и классными. Они такие же, как и мы, лимбийцы, только свободно говорят и на корейском, и на английском и непринужденно переключаются между двумя культурами. А еще эти ребята точно знают, что они в первую очередь корейцы и только потом уже американцы. Короче, они во всем круче меня, так что к черту их.

Мы с Джо несколько раз убегали от всех, словно курильщики, которым нужна еще затяжка. Ладони Джо холодили кожу моих рук, моей груди, моей спины. Я знал, что поступаю неправильно и в большой книге любви все это называется изменой.

В тот вечер звучал один трек, под который все скакали, и мы с Джо тоже, но ровно до тех пор, пока не услышали слова: «Это та самая ночь, когда все неправильное кажется правильным». Тогда мы с Джо остановились и уставились друг на друга – тихий островок вины в бушующем океане.

В самом конце вечера взрослые пели noraebang, то есть караоке, перед утомленной аудиторией. Мама с папой исполнили дуэтом старую балладу – что‐то о ребенке в лодке и о заснеженном дереве, и я вдруг увидел в них не своих родителей, а влюбленную пару. В самом конце папа так долго тянул одну ноту, что мне даже стало страшно: я испугался, что папино простреленное легкое взорвется от напряжения. Но все закончилось хорошо.

Все громко аплодировали папиному вокальному героизму. Папа спел не просто хорошо, а отлично. Я хлопал что было сил, а Джо поцеловала меня в щеку.

Я чувствовал себя очень странно. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, у которого есть все, что он хочет. Папа был здоров. Я был без памяти влюблен. Обнимал Джо у всех на виду. Суперкорейцы смотрели на нас и одобрительно кивали. Но когда гости начали расходиться, я подошел к своему пиджаку, который одиноко висел на спинке стула, и проверил телефон. Я уже знал, что увижу.