Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Гога следил за движениями его пальца, а когда Мартэн отошел, погрузился в изучение внутренних районов и проходных дворов, по которым, как он воображал себе, возможно, когда-нибудь придется гнаться за террористами.

Через пять минут принесли две чашки кофе и сандвич для Мартэна. Кофе оказался превосходным — французы пить плохой не станут.

Пока Гога изучал план района и потягивал кофе, сержанта-француза вызвали на какое-то мелкое происшествие, и они с Мартэном остались вдвоем, если не считать не проронившего за все время ни слова китайца-переводчика.

— Как тихо у вас, — заговорил, оторвавшись от плана, Гога.

— Вы, наверное, представляли себе, что каждую минуту раздаются звонки, приводят и уводят задержанных, — улыбнулся Мартэн.

— Да, мне как-то пришлось побывать на центральном участке, правда, днем. Там как раз так и было: шум, крик, суета…

— Днем — другое дело. Днем и у нас бывает суета. А сейчас самое спокойное время суток, если не считать предутренних часов. К тому же район у нас, сами знаете, резидентский, публика живет респектабельная. Везде ночные сторожа, воришкам не разгуляться. Ни ломбардов, ни меняльных контор — их чаще всего грабят. Ни ночных кабаков — там чаще всего скандалы, драки.

Гога слушал с интересом. Город открывался под каким-то новым ракурсом, хотя ничего такого, чего бы Гога не знал раньше, в словах Мартэна не было.

— В общем, служба спокойная?

Мартэн с сомнением покачал головой.

— Как сказать. Мелкого беспокойства действительно немного. Зато самый неблагополучный район в отношении террористов. На прошлой неделе задержали трех корейцев: околачивались у резиденции Фу Гоханя. У одного под халатом маузер оказался, а разрешения нет. И, заметьте, — в китайской одежде были.

— Ну и что с ними сделали?

— Что сделаешь? — развел руками Мартэн. — Преступления никакого не совершили. К тому же японские подданные. Револьвер отобрали, оштрафовали за незаконное ношение оружия и отпустили. А позавчера опять одного из них там же видели. Покушение готовят.

— Охрану дома усилили? — заинтересованно спрашивал Гога. При рассказе Мартэна он оживился. Вот это действительно что-то настоящее.

— Охрану-то усилили, да ведь подстерегут где-нибудь в другом месте. Лишь бы не на концессии… — и Мартэн сделал жест рукой, как бы говоривший: «А там пусть хоть все друг другу горло перегрызут».

— А он сам знает об опасности? — сказал Гога, не желая прямо спрашивать, кто же это такой Фу Гохань, что его хотят убить японцы. Гога надеялся, что в разговоре это как-нибудь выяснится. Так оно и получилось.

— Знает. Ему, что ни день звонят, угрожают. Упрямый старик. Держится.

— А чего от него хотят?

— Хотят, чтобы возглавил новый муниципалитет в Нантао. Все-таки фигура. В свое время был близок к Сун Ятсену. Японцам нужно какое-нибудь имя. А Фу Гохань — человек известный, пользуется авторитетом.

— Наверное, не согласится, — выразил Гога не столько мнение, сколько надежду. — Раз такой человек…

— Не согласится, — тоном, в котором слышалось и утверждение и недовольство, подтвердил Мартэн. — Не согласится. А у нас здесь будет масса неприятностей. Уже имеем. Вот я дежурю ночью, а ведь мне по должности и званию ночное дежурство не положено. Это дело старшего сержанта, а не заместителя начальника участка. А завтра сам Бонишон будет здесь торчать всю ночь.

Гога молчал, не зная, что отвечать. Желание Мартэна спокойно проспать ночь в своей постели было настолько несоизмеримо со стремлением старого Фу Гоханя остаться верным своей родине, что об этом и говорить вслух было неудобно. Однако по-человечески и Мартэна можно было понять. Он и сам, видимо, сейчас думал о том же, потому что лицо его приняло еще более обиженное, даже страдальческое выражение, густые черные брови сдвинулись к переносице.

— Вечно нам, французам, приходится отдуваться, — вновь заговорил он. — Вот теперь эти чехи. У них там нелады с немцами, а мы из-за этого чуть в войну не втянулись.

Тут уж Гога не вытерпел: трусливое поведение Чемберлена и Даладье, отдавших Чехословакию на растерзание Гитлеру, вызывало чувство презрения. Но от Англии чего ожидать? Она всегда старалась воевать чужими руками и при малейшей опасности бросала своих союзников. А вот Франция с ее славной историей обесчестила свои знамена. Сказать это так прямо невозможно, но и промолчать Гога не мог. Поэтому, делая над собой усилие, чтобы не говорить лишнего такому в общем симпатичному человеку, как Мартэн, Гога произнес всего несколько слов:

— Но вы же в Мюнхене уступили по всем пунктам…

— И правильно сделали! А что же было? Воевать за чехов? За Судеты? Англичанам хорошо, они у себя на острове. А нам…

В отношении Судетов Гога спорить не мог — раз население там немецкое, значит, область эта должна принадлежать Германии. Но все же чехов жалко. У них не только отобрали территорию, их унизили. Бенеша даже не пригласили участвовать в совещании, на котором решалась участь его страны. Так тоже нельзя. Это неблагородно. И к тому же раскололи страну.

Об этом Гога и сказал вслух.

— Ну и правильно! — как-то слишком уж убежденно воскликнул Мартэн. — У чехов теперь свое государство, у словаков — свое. Почему словаки должны подчиняться чехам?

Это было больное место Гоги, и он не мог не согласиться с таким аргументом. И все же то, что произошло в Мюнхене, претило ему. Никто не заботится о справедливости, это очевидно. Ну Германия, та, понятное дело, стремится объединить всех немцев в одном государстве. Но Франция, Англия… Нет, не о справедливости пеклись они, а стремились сохранить собственное благополучие, собственную безопасность…

«Я привез вам мир на 25 лет», — заявил очень довольный собой Чемберлен, сойдя с самолета в Кройдоне и размахивая бумагой, подписанной в Мюнхене. Гога совсем недавно видел эту сцену в кинохронике, и его поразило тогда выражение тупого самодовольства на лице британского премьера. И вот такой стоит во главе всемирной империи? Показывает документ о собственном унижении, о капитуляции и хвастается! — тогда же подумалось Гоге. Уж лучше Даладье: у того на аэродроме по прибытии в Париж был просто растерянный, пристыженный вид. Не глядя по сторонам, Даладье быстро прошел к автомобилю, юркнул в него и скрылся от наседавших журналистов.

А Мартэн, видимо, сочтя тему исчерпанной, бросил взгляд на стенные часы и, словно вспомнив о работе, обратился к Гоге:

— Вотье что-то задерживается. Вы умеете ездить на мотоцикле?

— Умею, но не очень хорошо. Недавно научился.

— Это ничего, я вам дам опытного китайца: сейчас движение небольшое. Берите мотоциклет и совершите объезд по приграничным улицам. Там у нас тонкинцы дежурят, небось половина спит.