Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Именно тогда мне впервые довелось некоторое время почувствовать себя в роли профессионального литератора.

В Петрозаводск приехал писатель-фантаст Андрей Балабуха, которому наше издательство поручило скомплектовать первый карельский сборник научной фантастики. Мое имя ему назвали в редакции финского журнала, на страницах которого только что были опубликованы несколько «птичьих» зарисовок.

Мы познакомились и сразу же перешли на «ты».

— Фантастику любишь? — сурово спросил Балабуха. Так в известном анекдоте мальчика Гогу спрашивают, любит ли он помидоры.

Естественно, я ответил:

— Кушать люблю, а так нет. Читаю, одним словом.

— А сам писать пробовал?

— Конечно. Мой первый рассказ можно назвать совершенно фантастическим.

О том, что этот опус был сочинен в восьмом классе, я умолчал.

— Для сборника что-нибудь сделаешь?

Я солидно поинтересовался объемом предполагаемого произведения и сроком, который составитель отпускает на работу. По-моему, Балабуха не очень поверил в мои литературные способности и поэтому, чтобы я долго не мучился, ограничил объем четырьмя машинописными страницами, а времени для творчества отпустил два дня — до своего отъезда в Питер.

Я стоял на балконе, раздумывая, курил. Никакого фантастического сюжета у меня в запасе, конечно, не было. Внизу, около мусорных контейнеров, пацаны ссорились из-за пустой бутылки. «О, если б знали, из какого сора растут цветы, не ведая стыда…» Я подумал, что один из этих больших металлических ящиков вполне может оказаться роботом, посланным представителями внеземной цивилизации. Его задача доставить сотню-другую предметов, созданных руками человека. Зачем? Ну, хотя бы для того, чтобы определить технологический уровень нашего развития. Представил себе высоколобых гуманоидов, роющихся, как алкоголики, в наших отбросах, и от души посочувствовал братьям по разуму. Незавидная у них работенка. Явно не то место выбрал космический разведчик для сбора исходного материала. Уж лучше бы он ларек подломил или ограбил магазин, все-таки почище бы экспонаты тогда подобрал. А то как-то неудобно за нашу планету. Догадается же о его миссии не специалист по контактам, а обычный участковый. Потому что любой уважающий себя грабитель, имея плазменный резак, просто чиркнет им по дверным петлям — и все дела, эта же глупая железяка, занявшая место на помойке, будет, высунув от старания язык, старательно вырезать четырехугольный лаз.

Рассказ был готов. Он получил название «Гастролер». Озарения в тот раз я не дождался.

Андрею Балабухе эта литературно упакованная цепочка умозаключений понравилась, и он предложил написать еще что-нибудь. Пояснил: «Чтобы солиднее представить автора». Ни в объеме, ни в сроках сдачи он меня на этот раз уже не ограничивал.

Фантастический фон «Участка в „Эфире“» создан на основе одной из научных теорий, утверждающей, что растения, как и все живое, тоже обладают памятью. Все остальное описано с натуры. Действие рассказа разворачивается в Орзеге, где мы с женой получили место в дачном кооперативе работников телевидения, я даже название его не стал изменять.

Этот крохотный опыт работы в художественной литературе был для меня очень полезен. Он свидетельствовал, что даже в таком раскрепощенном жанре, как фантастика, обязательно необходимо опираться на что-то реальное, существующее, короче, на обыденность, на то, что нас повседневно окружает.

Между тем мир фотографии продолжал затягивать в свои глубины.

Я стал придумывать выставочные работы, композиционно состоящие из нескольких впечатанных снимков, пытался при печати применять специальные эффекты, такие как соляризация, фильтрация деталей проявлением и некоторые другие. Увлекся репортажной съемкой. Уже не только в лесу, но и по городу бродил с камерой. Это, кстати, было на редкость увлекательное занятие.

Самые интересные кадры не просто подсматривались, а терпеливо подстерегались.

Помню, иду в Питере по Александровскому саду. Осень. Пасмурный денек. Тихо. Дорожки в узоре палой листвы. В общем, красиво. Вижу мраморную скульптуру женщины классического вида. Голая, значит. В руке держит развернутый свиток. Значит, не просто красавица с божественными формами, но форменная богиня. Возможно даже, Афина. Стоит она на высоком постаменте, и все проходящие вначале смотрят на то интимное место, что пониже пупка, и лишь потом поднимают глаза к лицу. Отошел метров на двадцать, так, чтобы скульптура была ко мне спиной, вкрутил телеобъектив и стал ждать. Пенсионеры с потухшим взором, алкоголики и голубоглазые флегматичные северяне меня не интересовали. Но вот на дорожке показался объект, достойный внимания: молодой, горячий, черноглазый, да еще и морячок. Только он вскинул взгляд на богиню, тут я его и зафиксировал. Снимок побывал на нескольких фотовыставках и принес мне парочку дипломов. Первоначально он назывался вычурно: «Союз Земли и Воды». Намек на известное полотно Питера Рубенса, где изображена такая же пышная женщина, никем не угадывался. Поэтому позже я придумал другое название, более точное: «Земное притяжение».

Я не собирался уходить в профессиональные фотографы. Все-таки художественная фотография была для меня не более чем увлечением, которое давало некое отдохновение от суеты в секретариате газеты. Однако со временем стал замечать, что писать стало труднее. Больше времени стало уходить на обдумывание сюжетной линии, гораздо дольше, чем раньше, искал нужную интонацию. Я знал, в чем тут дело: работа со словом требует постоянного тренажа и совершенно не терпит, когда еще что-то начинает занимать мысли. Даже после отпуска любому журналисту необходима по крайней мере неделя, а то и две, чтобы «вписаться» в редакционный ритм. Необходимо было как-то подкорректировать ситуацию.

Как и у каждого русского человека, в моей душе тоже сосуществуют и ведут перманентное — чаще всего стихийное — противоборство Обломов и Штольц.

Возможно, когда-нибудь напишу отдельный рассказ об этой занимательной паре, здесь же лишь кратко отмечу кое-какие характерные детали. За полтора прошедших столетия Илья Ильич сильно изменился, приспособился к обстоятельствам жизни. Ему теперь приходится ходить на службу, потому что нет рядом Захара, который бы о нем нежно заботился и тех «трехсот захаров», что обеспечивали безбедное спокойное существование. Неизменной осталась лишь его голубиная сущность и фатально-инертная мечта, что все должно само по себе делаться. У нас в прессе и с высоких трибун частенько ругают чиновников. И совершенно напрасно: чиновник для государственной системы фигура необходимая и даже обязательная. Ругать — даже не ругать, а гнать с насиженных кресел — нужно обломовых, ставших чиновниками. Конечно, в обыденной жизни многие из них милые, обаятельные люди, вызывающие у нас симпатию, как и сам Илья Ильич Обломов, только занимаются они не своим делом, а точнее, вообще никаким делом заниматься не хотят.