Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Жили мы с женой, как многие. Что-то планировали, обзаводились нужными, а чаще ненужными вещами и бились за место на капитанском мостике. Сейчас не стал бы выяснять, кто глава семьи. Не все ли равно — кто, да уважающий себя матрос может так дело поставить, что и капитан без его одобрения ни одного важного решения не примет, а тогда молод был, не понимал этого. Двух лет не прошло, как истончилась наша любовь. Куда и ушла? Привычными, как отчисления в профсоюзную кассу, стали супружеские ласки. Но мы еще лгали себе и другим, и лгали так много лет. В боях коммунального значения ожесточились характеры, расцвело отчуждение, каждый научился в одиночку инструментовать свою радость и свою печаль. В последний год совместной жизни мы уже ненавидели друг друга, и закономерным стало заявление в суд, краткое и точное, как записка, найденная в бутылке.

Все, точка. А в чем мораль? Она в потерях. Каждый из нас, вынянчив свое маленькое зло, больше потерял, чем приобрел. Сегодня меня уже не может утешить сомнительная сентенция, что за одного битого двух небитых дают.

Ты спрашиваешь, как здоровье? Лежу. Голова работает, руки двигаются и, естественно, пока дышу — надеюсь.

Не ожидал, что наш теологический спор с Ванюшей получит продолжение.

Заканчивался тихий час. Мы не спали. Беседа носила сугубо прагматичный характер.

— Надоели пряники-конфеты. Хоть бы кто догадался селедку принести, — сказал Ванюша.

— С картошкой? — осведомился я.

— А хоть бы и с картошкой. Небось, не отказался бы от пары ломтиков атлантической? Чтобы жирок по пальцам стекал. Ох, и сладко потом чай пить!

— Балычок тоже неплохо.

— После балыка руки долго рыбой пахнут, — сказал Ванюша.

— А от селедки что — яблоками?

— Понимал бы, — махнул рукой Ванюша, — от селедки, если она нележалая, пахнет, как от рыжиков с мороза, — свежо, ядрено.

— По-моему, ты очень давно ее не ел.

— Давно, — согласился Ванюша. — Может, и от селедки тоже рыбой пахнет.

В это время медсестра принесла наш полдник: макаронную запеканку, чай и посылочку для меня.

— Что там? — с интересом спросил Ванюша, принюхиваясь.

Я открыл пакет.

— Печенье и арахисовые батончики.

— Скоро бакалейную лавку откроем, — констатировал Ванюша.

Он лениво стал ковырять запеканку, а я, глотнув чаю, взялся за книгу. Полученный удар был неожиданным и потому сильным. До сих пор я ничего не знал об этом письме Белинского Гоголю.

— Ванюша, — сказал я, — помощь подошла. Встречай свежие роты. Слушай: «Христос первым возвестил людям учение свободы, равенства и братства… Христианство только до тех пор было спасением людей, пока не образовалась церковь». Вот оно!

— А то я не знал, — нахально сказал Ванюша. — Раньше как говорили? Самое трудное в жизни — это долги отдавать, родителей кормить и Богу молиться. С долгами и родителями — понятно, а Богу-то — почему? Бей поклоны да чеши по псалтырю, как доклад на собрании. Но если под обращением к Богу понимается поиск истины и справедливости — то нет более трудной и более благородной цели.

— Что ж ты мне возразить не смог?

— Я с тобой спорить не хотел, материалист-вульгарис. Ишь, поддел: «Назови богов поименно». Мы что, дело по растрате ведем? Я так подумал: поумнеешь — поймешь, а не поймешь, так тебе же хуже.

Такой произошел у нас разговор.

Я привел почти точную стенограмму. Теперь лежу и думаю о том, что есть добро и что — зло, но не в какой-нибудь конкретной ситуации, а в общефилософском смысле. И вот к какому выводу прихожу: любая самая искренняя идея о справедливости должна непрерывно развиваться и видоизменяться с учетом реалий наступившего дня. Движение — это жизнь. Остановка ведет к окостенению и ортодоксальности. Догматизм есть по сути тот же джокер, меняющий масть по воле руки держащей. Битыми же всегда оказываются искренние, которые верили в идею и не заметили, когда она стала козырной картой себялюбивых проповедников.

Тысячи предположений, допусков, следствий нужно учесть, чтобы представить лучезарный мир всеобщей доброты и благоденствия.

Помнишь, каким видели рай последователи пророка Магомета?

Много тенистых садов, много вкусной еды и много красивых женщин. Недалеко от них ушли в своих вдохновенных фантазиях и шестидесятники девятнадцатого века, которые, говоря о справедливости, подразумевали под этим распределение вещественных благ, забывая о духовных потребностях человека.

Иная картина у христиан. Детально, до сковородки, расписан ад, зато с раем полная неясность: некая зыбкая, аморфная, абстрактная праздность. Пусть я вульгарный материалист, но такого рая почему-то не хочу.

Ванюшу переводят в другую палату.

Я остаюсь один.

Теперь могу и по ночам книги читать.

Весенний ветер ломится в окно. Он проникает даже сквозь двойные рамы. Парусами надуваются занавески. Скоро ли я отчалю из этой тихой гавани?

Как много мест на земле, где нам с тобой обязательно нужно побывать!

Для начала я бы предложил махнуть в Среднюю Азию.

Транзитом миновав Ташкент, мы первую остановку сделаем в Самарканде. Голубые купола мечетей. Голубая, без единой морщинки, небесная твердь над головой. По улицам стелется голубой дым мангалов, на шампурах шашлыки и люля-кебаб. В ларьках небесного цвета для путников лепят манты. Ты знаешь, что такое манты? Это такие пельмени величиной с ладонь. Готовят их на пару, начинка — мелко нарубленная баранина с овощами. Получив это пышущее, как из горна, чудо Востока, надкусываешь уголок и вначале высасываешь щекочущий нёбо сок. Миг блаженства! А вокруг арыки, мавзолеи, духаны. Много солнца. У каждого дома голубая дверь. Это обязательно! Думаю, тебе понравится Самарканд.

Потом мы уедем в Бухару.

Поселимся в медресе Кукельдаш. Это памятник архитектуры, переоборудованный в средней руки гостиницу. Там толстые, в полтора метра, стены, за которыми всегда прохладно, а полный усатый мужчина в туркменской тюбетейке на бритой голове, администратор, не очень внимательно следит за степенью родства проживающих в одном номере пар.

Ранним утром мы пойдем в старый город, где так славно плутать по узким улочкам, полуденное пекло переждем за пиалой чая на жестком диване чайханы, плетя неторопливую вязь беседы о скоротечности времени и вечном зове пустыни, а вечером, купив на базаре дыню и пару пресных лепешек, вернемся ужинать в свою келью.

Мы, жители Севера, не умеем выбирать дыни. Лучше сказать продавцу: «Друг, найди нам такую, в которой и зной, и прохлада, чтобы разрезав ее и вдохнув аромат, мы бы сказали о тебе: „Хороший человек!“»

Способ проверенный. Ты не представляешь, какие дыни мне доводилось не есть — вкушать в Средней Азии, где уважают цветистые обороты обычных бытовых просьб.