Валерий Верхоглядов - Соло для одного

«Пифагоровы штаны на все стороны равны». Это наряд джокера. Три бубенца на его колпаке напоминают о законе троичности в старых русских сказках. Восемь пуговиц на куртке — символ священного восьмеричного пути просветленного Гаутамы, более известного нам как Будда.

— Как живешь, джокер?

— Нормально. Занумерован, как заключенный. Рост — сто семьдесят девять, аванс — шестьдесят, уха — два, сердце — одно. Возьми руку. Чувствуешь? Сто двадцать на восемьдесят.

— Хорошо ли тебе, джокер?

— Стою, как цифра.

А на улице вьюжит март. И не верится, что где-то в завязь пошли бананы и по отмелям фланируют розовые фламинго, и смуглые ребятишки ныряют за туго свернутыми раковинами, и теплая волна накатывает на берега островов с пряными названиями.

Маски сорваны, и, как говорят следователи любимых народом фильмов, будем сознаваться.

Ты зря расстроилась.

Мне хорошо.

Повтори за мной: «Хо-ро-шо».

Еще раз. Четче артикуляция, следи за руками, так, выражение глаз, улыбка. Молодец.

А теперь, пожалуйста, извини меня.

Хотел пошутить, получилась глупость.

Ларчик-то просто открывается: у нас в палате висит «Портрет неизвестной». День и ночь смотрит она на меня, как командированный из окна вагона. Надоели мне эти взоры. А тут еще по радио стали передавать поэтические откровению Блока на аналогичную тему. И никуда не денешься. Мы, как бы это поточнее сказать, не собравшиеся, а собранные здесь, народ подневольный: кормят — едим, приходит медсестра с набором шприцев — подставляем, радио включили — слушаем. Таких бы зрителей нашему театру. У них дела резко пошли бы в гору.

Приобщился я к миру прекрасного, послушал стихи, проникся, воодушевился, и когда рванули бодрую мелодию производственной гимнастики, был готов внести свой вклад в эпистолярное наследие. Только решил сделать все наоборот: отправлять письма к знакомой от незнакомца. Так родился джокер — король перевертышей.

Я бы и сегодня что-нибудь замысловатое сочинил. Но принесли твою записку и стало, честное слово, стыдно. Вот дурак. Думать надо было. Прости. Ты, конечно, решила: раз смеется, значит, совсем плох. Зря. Люди обычно смеются от радости. Даже если внешние обстоятельства кажутся грустными.

Помнишь поучительную легенду о том, как средневековые оккупанты обложили непомерным выкупом один маленький город?

Когда принесли собранное у жителей золото, военачальник спросил гонцов, что делают горожане.

— Плачут, — сказали ему.

— Ступайте и потребуйте у них еще такую же долю, — приказал военачальник.

Узнав, что горожане еще горше слезы льют, он и в третий раз погнал своих воинов за данью. Только когда горожане засмеялись, была снята осада. «Вот теперь у них действительно нет ничего ценного», — сказал военачальник. Этот стратег и философ был истинно мудр. Он оставил жителям города свободу, независимость, душевное богатство и равенство перед будущим.

С незапамятных времен дошел до нас опыт многих поколений, отлитый в чеканную форму афоризма: «Бедность не порок». Современные жизнелюбы добавляют: «Но большое неудобство». Первая часть сентенции посвящена идее, объединяющей людей, вторая — выражает житейское наблюдение.

Посмотри на нашу палату: мы смеемся, несмотря на свои болячки. Три человека разного возраста, опыта, образования — мы равны перед всемогущей и мифической поварихой Антониной Дементьевной, которую никто из нас в глаза не видел.

Что нам делить?

Процедуры?

Наш смех — это утверждение силы духа над превратностями судьбы.

Все хорошо, родная.

Нет, не всегда у нас весело.

Сегодня в палате тишина. Ни разговоров, ни анекдотов. Ночью умер сосед справа. Я о нем почти ничего не знаю. Звали его Василий Игнатьевич Кундозеров. В больницу был доставлен из маленькой северной деревушки, туда даже дорога не проложена, вывозили вертолетом. Почти всю жизнь он был рыбаком. Конечно, пил.

У меня сложилось впечатление, что самым ярким событием в его жизни была война. О детстве и отрочестве он не рассказывал, только обмолвился как-то, что с двенадцати лет себе на хлеб зарабатывает. А послевоенные годы его жизни были до предела заполнены центнерами выловленной рыбы и литрами выпитой водки. Любил уличать в скудоумии постоянно меняющихся бригадиров.

Зато о войне говорил с удовольствием. На фронте он познал дружбу отчаянных ребят-пехотинцев и мимолетную любовь сандружинницы, с которой несколько раз сходил вместе в баню.

Он рассказывал обо всех землянках, и эти временные жилища были ему очень дороги. Всегда отмечал, какое место от печки он в каждой из них занимал.

Боевых действий у них на участке, судя по всему, было немного, но о каждом бое он мог повествовать часами.

Начинал обыкновенно с детального описания местности. Подробно характеризовал с тактической стороны каждую сопку, ложбинку, естественную преграду. Отмечал огневые точки, указывал тип вооружения и его возможности, роняя мимоходом некоторые солдатские наблюдения, наподобие вот этих: «задержки у пулемета нежелательны, как и у женщины», а «лучший нож в рукопашном бою — отточенная саперная лопатка». Переходя к атакам и оборонам, он как-то ловко увязывал со стратегическими замыслами командования каждый, даже самый незначительный, личный маневр.

До последнего дня жил воспоминаниями о войне. И о дне сегодняшнем говорил:

— Дочь у меня есть тридцати лет, работает фельдшером на Кестеньгском направлении.

Умер он ночью, молча, по-солдатски. Утром пришла медсестра ставить градусники, а он уже холодный. Спешно, чтобы не травмировать нас, живых, тело перевалили на каталку, укрыли простыней и увезли. Потом пришла сестра-хозяйка и сменила постельное белье.

Мы с Ванюшей Слободкиным, который лежит у окна, немного поговорили, мол, даже не жаловался — и умер, но разговор был вялым. Теперь молчим. Мне кажется, что Кундозерова было бы правильнее похоронить рядом с одной из братских могил, где лежат его погибшие друзья.

Белым обелиском стоит на его койке подушка.

Кундозерова уже не вспоминаем.

Это была пауза задержанного дыхания, которая не может продолжаться до бесконечности.

Жизнь продолжается.

Принесли пакет от тебя. Долго не открывал. В нем была тайна зимней реки, когда выходишь на лед и не знаешь, откуда и куда она течет. Наконец не выдержал, развернул. Ванюша подсчитал, что теперь у нас на двоих восемь пачек овсяного печенья и двенадцать банок варенья. Не траться понапрасну, а? Мы же лежачие. Только книжки в руках держим да разговариваем. На это много энергии не нужно.

Твоя мечта заболеть и лечь рядом осуществима разве что умозрительно. Практически же тебя положили бы в женское отделение.