Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Вторую корректуру, которая обычно носит сверочный характер, мне не показали.

Получив сигнальный экземпляр книжки, первым делом отыскал то спорное место, прочитал и расстроился до полного стыда и омерзения к самому себе, потому что после злосчастной «розвязи» и раскисшего большака говорилось: «Брели по косточку, по колено в жиже, несли на самодельных носилках раненых…» Во-первых, у меня красноармейцы шли по грязи, а не месили «жижу». Во-вторых, откуда появилось это «по колено»? Хорошо еще, что не по пояс. Но все равно, так можно брести разве что по болоту, а не по весенней дороге.

Самое грустное заключалось в том, что я не помнил, не знал наверняка, сам ли написал эту ерунду или же редактор решила усилить драматизм ситуации. Налицо был лишь факт: суровое повествование превратилось в литературную красивость. Сличать опубликованное с оригиналом я не стал. Зачем? После драки кулаками не машут, но с той поры всегда прошу знакомить меня с правкой, если таковая будет, или не публиковать текст вообще.

Это был один из уроков первой книжки.

Но были и другие. Во время работы над рукописью появились некоторые полезные навыки литературного труда. Я стал свободнее ориентироваться в фондах Центрального архива (сейчас он называется Национальным). Когда наступила пора описывать современное состояние района, пришлось научиться работать с диктофоном, потому что должность ответственного секретаря не позволяла выезжать в командировку более чем на один-два дня. Привозил за раз по восемнадцать-двадцать интервью. Много времени занимала расшифровка записей и последующий перевод устной речи в письменную — это совершенно разные формы языка.

В конце концов книга была написана. Как бы ни пыжился тот молодой автор от важности и собственной значимости, я, сегодняшний, ясно вижу многие слабости «Пряжи».

Остановлюсь лишь на некоторых.

Текст не монолитен, в нем нет цементирующего начала.

«Много дней накапливается над землей электричество. Когда атмосфера насыщена им до предела, белые кучевые облака превращаются в грозные грозовые тучи и в них из густого электрического настоя рождается первая искра — молния.

Почти тотчас же вслед за молнией на землю обрушивается ливень…

Если молния — замысел, то ливень — это воплощение замысла. Это стройные потоки образов и слов. Это книга».

В юности я несколько раз читал и перечитывал эти строки из «Золотой розы». И каждый раз затаившийся в них глубинный смысл ускользал от моего понимания. Я тогда не знал, что зарождение литературного произведения нужно хоть раз пережить, прочувствовать и только тогда его уже ни с чем не перепутаешь. Я же за творческий замысел принял заказ издательства.

Тот же Константин Паустовский в «Золотой розе» советует начинающим литераторам составлять планы будущих произведений. В качестве примера он приводит первоначальные записи к рассказу «Снег». Но если взять сам рассказ, то нетрудно убедиться, что от набросков в нем практически ничего не осталось. Меня этот фокус удивлял до тех пор, пока не догадался, что к содержательной части произведения это умозрительное нащупывание темы и сюжета имеет такое же отношение, как женские головки на полях пушкинской рукописи к живому образу Татьяны Лариной. Приведенный Паустовским план свидетельствует лишь о поиске интонационного рисунка рассказа и не более того. Но и не менее.

Я планов не умел составлять в принципе. Даже в школьные годы вначале писал сочинение на заданную тему, а потом по готовому тексту придумывал специально для педагога некие пункты. Не составлялся предварительный план и к «Пряже». Между прочим, напрасно этого не сделал. Если бы предварительно расписал все необходимые составляющие будущей рукописи, в ней не было бы таких зияющих провалов.

Список просчетов можно продолжить и далее.

Но нужно ли?

«Дорогу осилит идущий», — любят повторять спортивные комментаторы. Извините, внесу поправку, в оригинале сказано: «Дорогу осилит пешком идущий». Разница существенная. Только когда собственными ногами прочувствуешь все камни и колдобины, начинаешь понимать, по какому пути идешь.

Основой прозы всегда является мысль. Именно она, развернутая в пространстве и времени, рождает творческий замысел. А замысел подобен ветке с плодоножками, собирающей отдельные виноградины в единую кисть. Ничего этого, работая над «Пряжей», я не знал и потому просто насыпал виноградины в чашку: получился сборник очерков, собранных вначале в хронологическом, а затем в тематическом порядке. Собственно, это была игра в кубики.

Душа просит музыки. «Может, телик включить? — предлагаю я. — MTV? Замечательный канал. 24 часа в сутки играют и поют».

«Да ты что?!» — возмущается душа.

«Тогда кассету? Хочешь „Rain“? Последний писк нервного Запада — шум дождя и больше ничего».

Молчит душа, ей даже спорить не хочется. По ее, душевному, мнению «послушать музыку» — это значит достать патефон, долго и торжественно крутить ручку, натягивая пружину, потом осторожно положить на круг хрупкую радость, проверить остроту иглы и только после завершения всей этой процедуры, больше смахивающей на вынос полкового знамени, послушать что-нибудь такое, чтобы в подушечках пальцев стало слегка покалывать. Например, «Рио-Риту».

Однажды, когда я вот так отдыхал, в гости зашел этнограф по специальности и друг по жизни Костя Логинов. Он чуть не прослезился.

— Под эту музыку, — говорит, — меня на танцплощадку в детстве не пускали.

Вместе с «Рио-Ритой» я храню в специальных коробках и другие грампластинки. Иногда достаю их, смахиваю бархоткой предполагаемую пыль…

Душа купается, млеет в забытых мелодиях, и в мире наступает гармония.

Когда-то грампластинки выпускали огромными тиражами. Если на экран выходил полюбившийся народу фильм «Бродяга», то уже через месяц чуть ли не в каждой квартире Рашид Бейбутов по-русски распевал, что «не связал ни с кем он судьбы своей…»

Пластинок было так много, что каждый мог составить по вкусу личную фонотеку.

Расспрашивая петрозаводчан, у которых еще остались патефонные диски, я вначале удивлялся, почему они у всех разные. Потом догадался, в чем тут дело. Каждая семья, купив патефон или радиолу, тотчас начинала активно приобретать пластинки, со временем интерес к забаве несколько остывал, и так получалось, что из огромного массива музыкальных записей в семье оседали только те, которые были популярны в определенные годы и даже конкретные месяцы.

В этом океане черных дисков внимательный слушатель может выделить несколько мощных течений.

Одно из них — это народная музыка, а также музыка, написанная под народную. От «Песни ямщика» и утеса, что «есть на Волге», до частушек и оптимистичных «колхозных» припевок.