Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Побываем мы обязательно и под звездой торговых куполов, и на древних стенах города, давно знакомых по картинам и наброскам Верещагина.

Из Бухары мы на поезде покатим в Красноводск.

Когда смотришь на пустыню из окна вагона, кажется, что она медленно кружится, и это плавное скольжение барханов никогда не надоедает глазу. В нем есть что-то от монотонного хода каравана и неспешного напева…

Я люблю Среднюю Азию за ее просторы и радующий глаз желтый цвет, за приветливых людей и любезные сердцу обычаи гостеприимства.

Красноводск встретит нас жарой. Здесь всегда жарко. Кстати, это уже преддверие Европы, и к чаю подают сахар. Первым делом мы искупаемся в Каспийском море. По песку пляжей там проложены узкие панели из досок, иначе можно ноги обжечь, а вода ласковая и необыкновенно теплая. Потом мы возьмем билеты на паром — так местные называют большой теплоход, совершающий челночные рейсы. Рассвет следующего дня встретим уже в Баку. Через двое суток пройдемся по брусчатке Красной площади столицы, а проведя еще одну ночь в поезде, прибудем в Карелию.

Не разбирая рюкзаков, махнем на Шотозеро и там, у костерка, под писк родных комаров и плеск знакомой волны, прикинем чертеж совместной жизни на ближайшие пятьдесят лет.

Впрочем, если тебе не хочется в Среднюю Азию, можно выбрать и другой маршрут.

Помнишь громадный щит, долгое время украшавший привокзальную площадь? Карта республики, сосны почти в натуральную величину, монументальные фигуры современных странников и над всей этой красотой изречение: «А еще жизнь хороша тем, что можно путешествовать». Подпись: «Пржевальский».

Замечательная мысль. Только авторство, как мне кажется, перепутано. Это же у Гончарова во «Фрегате „Паллада“» сказано: «Как прекрасна жизнь, между прочим и потому, что человек может путешествовать». Впрочем, Пржевальского я не читал, возможно, здесь действует закон парных случаев.

Извини за молчание. До сих пор не могу собраться с мыслями. Фрегат плыл по морям-океанам, солнце вставало то с одного борта, то с другого. Мне казалось, что я тоже плыву, а я давно стоял на якоре. Вольно крутился штурвал.

Меня уже не пичкают лекарствами, выдают лишь таблетки снотворного, я бросаю их в ящик тумбочки.

Наконец-то я догадался, почему перевели в другую палату Ванюшу, и усомнился в мудрости того военачальника, который до нитки обобрал горожан. Если и был он мудр, то в свою пользу.

Еще в пронзительный миг прозрения я понял, почему умер Кундозеров. Врачи, конечно, определили цепь причин и следствий, но они ошибались. Он жил войной, забыв, что война — это самое большое зло на земле. Однажды ночью проснулся, вспомнил по привычке погибших товарищей и свою убитую шальной пулей любовь и внезапно увидел, что ничего другого у него нет, а есть только это — кровь, боль и отчаяние. И он умер, потому что живые должны не только помнить о прошлом, но и мечтать о будущем и верить в него — он этого не умел.

А я жил завтрашним днем, подлаживаясь под сегодняшний, и, если честно, не был бойцом, не выпячивал подбородок — характер не тот. Оно, завтра, скоро наступит. Я уже спокоен. Черт с ними, с лекарствами, консилиумами, гуманностью, которая оборачивается ложью. Жаль, что нет Ванюши. Рассказал бы ему об Афине, самой милосердной из богинь: прежде чем содрать кожу с Паллада, она его убила. Глубокий смысл заложен в изображении совы у ее ног.

Нет Ванюши, нет Кундозерова, есть ты — надежда, родившаяся из сновидений, и одинокие мои мечты. О чем? О празднике жизни. О карнавале без джокеров… Взлетают шутихи. Гремит музыка. Бьют фонтаны. Открываешь пачку сигарет, а там ароматные палочки «Золотое детство». Радостная неразбериха. Улыбающиеся лица. Нет масок, и все возможно. Пророчества шутов высекают на диабазовых скрижалях. Мудрецы слагают незамысловатые песенки, которые с удовольствием распевают королевы бала.

Ах, карнавал мой, карнавал — стеклянные шары!

Пойми, родная, в мире есть только одна ясность — это ясность прощального жеста.

Линия же горизонта мнима. Нужно только верить и шагать.

Она прочитала последнее письмо. Недоуменно пожала плечами. Заглянула еще раз в тот объемистый конверт, из которого достала бумаги, и обнаружила там краткую записку.

«Здравствуйте. Простите, не знаю, как вас зовут. Ваш адрес на отдельном листке лежал вместе с этими записями Платонова. Наверное, он просто не успел их вам отослать. Его одежду сестра-хозяйка передала приехавшей матери, но забыла отдать книги. Может, вы зайдете за ними? Спросите меня, Катю Ермолову, или кого-нибудь из персонала. Книги лежат в тумбочке на посту четвертого этажа».

«Платонов? — удивилась она. — Ерунда какая-то. Я ни к кому не ходила в больницу. Не знаю никакого Платонова. Хотя… Тот парень, с которым познакомилась на дне рождения у Люськи. Здоровый такой. Сразу же начал лапать. Нет, его фамилия Платов. Глупый розыгрыш. Я никому… А этот, как его? Он спросил, кажется, словарь. Не помню какой. Обходительный, вежливый. Он мне понравился. Я посмеялась про себя и сказала, что посмотрю дома. И дала ему свой телефон, но он не позвонил».

Она подняла трубку, набрала номер.

— Люся, привет. Ты Платонова знаешь?

— Конечно. Он работает в нашем отделе. Тобой, кстати, очень даже интересовался. Сейчас в больнице лежит. Наш «сектор внимания» бывал у него дважды. Надо бы и мне как-нибудь заглянуть. Все-таки столы рядом стоят, так что почти родственники. По производственной линии.

— Он из разведенных?

— Да ты что! И женат никогда не был. Тихоня. Все с книжками. Домосед редкостный. Дальше нашей турбазы на Шотозере никуда не выезжал. А зачем он тебе?

— Так. Я книжку ему обещала. Ну, пока.

Она сложила листки письма в конверт.

Подумала: «Что же теперь с ними делать?»

Прежде чем выписать из больницы, мне сделали корсет с тонкими стальными полосами. Его шнуровку затягивали две женщины, похожие на шпалоукладчиц.

— Как тополек выйдешь из процедурной, — пообещала одна из них.

Бедные модницы восемнадцатого века! Не представляю, как они танцевали на балах. В редакции меня в шутку стали называть «несгибаемый секретарь».

Весна была уже в полном разгаре, когда я попал на прием к Якову Рывкину, невропатологу и практикующему знатоку иглоукалывания. Он за двадцать сеансов снял болевые ощущения, выпрямил мою спину и посоветовал больше ходить.

«Движение — мой девиз», — ответил я, помня о недавно написанном рассказе.

Мы с женой еще жили на Ключевой. Каждый вечер я стал совершать марш-броски до местечка Сайнаволок.

В нашей жизни нередко случаются счастливые совпадения, более всего похожие на мистические предзнаменования.