Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Именно в это время мне довелось прочитать новую повесть Юрия Власова «Формула воли: верить», которая была опубликована в двух номерах журнала «Аврора». Наш прославленный штангист, философ и писатель рассказал, как он физическими упражнениями вылечил свой позвоночник, натруженный мировыми рекордами. Я бы назвал это произведение высшим образцом психологической прозы. Там нет вымысла. Есть активная, наступательная позиция автора. Он без прикрас пишет о том, как вытаскивал себя из инвалидного состояния. Подробно говорит обо всех удачах и многочисленных неудачах. Почти каждое предложение начинается с местоимения «я».

«Я сузил жизненное пространство до требований необходимости — расход сил только на литературное дело… Я искал способ сделать мою нервную систему более устойчивой и на этой основе выправить здоровье… Я пристально вглядывался в себя и вокруг — я искал секреты владения здоровьем, я тяготился зависимостью жизни от обстоятельств… Я был насыщен жаром этих слов, а это само по себе и являлось действенным самовнушением».

Этот нехитрый литературный прием удивительным образом настраивал на борьбу с невзгодами не только автора, но и всех читающих. Строки нередко были похожи на яростные заклинания.

До сих пор любовно переплетенная повесть Юрия Власова, человека, победившего свои невзгоды, занимает почетное место на книжном стеллаже. Я считаю ее одним из самых эффективных лечебных средств.

Она очень мне помогла. А самое главное, вовремя попала в руки. Ежевечерние походы в Сайнаволок стали моей главной работой.

Для того, чтобы как-то подбодрить себя, я орал в пути оптимистичные песни, дудел военные марши. И вскоре стал замечать, что мой шаг день ото дня становится все тверже.

А когда вышел в отпуск, уехал к друзьям на Кивач, где к пешим прогулкам добавилась гребля на лодке. Чтобы чем-то заниматься в заповеднике, я взял с собой фотоаппарат.

У литературы и фотографии много общего. И там, и там стремишься к многоплановости изображения, ищешь живописные детали, интересные лица, убираешь с переднего плана все лишнее…

Я не говорю о семейных альбомах, которые обычно похожи один на другой. …Вот теща, вот тесть, наши дети — Машенька и Васенька, а это мы на огороде, картошка в тот год совсем не уродилась, это на свадьбе Коли и Нюры, это я в Алуште, ездил по путевке в санаторий, вот видите, стою на дорожке, рядом лавровый куст, мы его листочки в магазине за деньги покупаем, а там он растет себе и никто его, вечнозеленого, до голых веток не обдирает, вот мы на даче, а это… Подобным снимкам «на память» несть числа. Они словно листы своеобразной записной книжки.

От любительской фотографии принципиально отличается фотография профессиональная. Она, как и литература, тоже создает другую реальность, но иным способом — на языке светописи.

Первый фотоаппарат у меня появился в двенадцать лет. Это была простенькая «Смена». Затем обзавелся зеркальной камерой «Зенит-3М», которую сменила немецкая «Практика». Все многочисленные походы и путешествия обязательно фиксировались на пленку. В газете я, случалось, сдавал в печать свои репортажи со снимками. Однажды проиллюстрировал документальную книжку карельского писателя, с которым был давно дружен. Незадолго до того как попасть в больницу, стал членом городского фотоклуба «Полюс». Участвовал в нескольких российских и международных выставках и даже, случалось, получал за некоторые работы награды. Другими словами, еще до серьезных размышлений о природе журналистики я уже готовил себе «запасной аэродром». Что, впрочем, объяснимо: ведь и сами эти размышления не появились вдруг и как бы случайно.

Чем для меня много лет была фотография? Конечно, забавой и в то же время еще одним способом самовыражения. О том, чем она могла стать, как-то не задумывался.

В заповеднике я решил поснимать птиц.

С ружьем охотиться легче, чем с фотоаппаратом. Метров с тридцати-сорока уверенно стреляешь и рябчика и тетерева, а чтобы сделать портрет обычной трясогузки, нужно подойти к ней чуть ли не вплотную.

Орнитолог Александр Сухов снабдил меня переносным укрытием. Это был мужской зонт с пришитым по периметру полотнищем черной материи. Разведку я совершал налегке. Бродил по Сопохскому бору, высматривая места птичьих гнездовий. Обнаружив дупло, из которого время от времени подавали голоса птенцы, останавливался неподалеку. Не прятался — это бесполезно. Но и не шумел, вел себя спокойно и умиротворенно, как медведь, вволю наевшийся меда. Ждать приходилось недолго. Из чащи выпархивала неизвестная мне птичка, держа в клюве добычу. Садилась на ветку, косясь в мою сторону. Я демонстративно отворачивался. Усилившийся писк за спиной указывал на то, что птица уже в гнезде и начался процесс кормежки.

Вернувшись в поселок, подробно рассказывал Сухову, как выглядели заботливая мамаша и обнаруженное дупло.

— Мухоловка-пеструшка, — уверенно говорил он. — Сейчас пойдешь делать засидку или чаю попьем?

Под елкой, растущей неподалеку от найденного гнезда, я привязывал к ветке зонт, так чтобы материя ниспадала до самой земли. Обеспокоенные птицы отчаянно верещали. Внутри укрытия ставил две рогатки полуметровой высоты, они удерживали бутылку от шампанского, блестящее донышко которой высовывалось из маленького квадратного окошка. Потом я демонстративно уходил. Пернатое население бора провожало меня громкими криками. Как коршуна.

Дня два мухоловки привыкали к черному большому пню, внезапно появившемуся неподалеку от гнезда. Потом совершенно переставали обращать на него внимания. У них были дела поважнее: подрастающие птенцы постоянно требовали есть. В это время я удил рыбу, загорал на шершавых досках причала или топил с Юстасом Эркко его замечательную баню. На третий день, выждав, когда и самец и самка улетят на поиски пищи, я прятался под зонтом, на место бутылки ставил телеобъектив и, никем не видимый, без помех фиксировал на пленку птичьи хлопоты.

Эта жизнь в окружении леса была словно возвращение к другу.

Спина моя вскоре почти перестала болеть, а самое главное — я вновь обрел душевное равновесие.

Вернувшись в город, положил за правило как можно реже пользоваться общественным транспортом, а когда мы переехали жить в собственную квартиру, купил самый обычный дорожный велосипед. На нем с полным кофром фотопринадлежностей на багажнике я регулярно ездил в заповедник. Около сотни километров туда и столько же обратно — это была неплохая тренировка.

Фотоохотой занимаются многие, но далеко не каждый фотограф может о ней написать — это совсем другое ремесло. Я не преминул воспользоваться своим преимуществом. Стал фиксировать в дневниках наблюдения, беседы с Александром Суховым и его коллегами, подобрал библиотечку специальной литературы. На основе этого материала стал писать небольшие рассказы то о болотных совах, то об утках-крохалях, то о коршунах и вообще хищных птицах, то о синицах или оляпках. Портрет какой птицы сделаю, о той и напишу. В газете появилась отдельная рубрика, где я был единственным автором, и это вновь примирило меня с журналистикой. А на другие темы если и выступал, то нечасто.