Валерий Верхоглядов - Соло для одного

— У вас много вопросов? — спросил он.

Вообще-то у меня не было ни одного, и поэтому сказал, что нет, не много.

— А знаете что, — предложил Эсамбаев, — пойдемте в кино, по пути и поговорим.

Мы пошли втроем: он, его администратор и я.

По дороге до кинотеатра «Победа» я задавал свои вопросы.

— Что вы думаете о молодежи?

— Я думаю, что у нас хорошая молодежь.

— Что вы думаете о нашем городе?

— Я думаю, что у вас красивый город.

— Что вы думаете о проходящих гастролях?

— Я думаю, что они пройдут успешно.

И так далее.

Билеты на киносеанс покупал администратор. Сидели мы на последнем ряду. Эсамбаев и в зале не снял папаху. На обратном пути мы еще немного поговорили, и я отправился домой писать очерк. Мой журналистский блокнот был девственно чист, — не мог же я писать на ходу. Да и нечего, по правде говоря, было записывать.

Имеются десятки способов и приемов, чтобы разговорить человека. Иногда придумываешь собственные. Так, когда я делал литературную запись воспоминаний бывшего партизана Ивана Александровича Комиссарова для книги «Боевые друзья», то оказалось, что он не может спокойно смотреть, как записывают его слова, и в конце концов начинает с выражением диктовать. Целый вечер мучил он меня художественной декламацией. На следующий день я пришел к нему со стационарным магнитофоном. Бобина с пленкой была рассчитана на три с половиной часа работы. Магнитофон поставил под стол, а крохотный микрофон пристроил в неброском месте. И начался обычный треп о погоде, дороговизне продуктов, маленькой пенсии… Через пятнадцать минут Иван Александрович забыл, что все это дословно фиксируется, и тогда я перевел разговор на партизанские походы. В таком режиме записи шли почти два месяца. Воспоминания получились интересные.

Надиктовать свою тщательно выписанную для грядущих поколений биографию пытался и Линевский, а мне был нужен живой разговор, и поэтому, послушав его минут пять, я простодушно спросил:

— Александр Михайлович, а у вас мама была?

Линевский обиделся:

— Конечно, была. Почему вы решили, что у меня не было мамы?

И стал с увлечением рассказывать о своих родителях.

Журналистика — ответственное и чертовски сложное ремесло. Мне еще предстояло многому научиться и многое понять. А тогда, после беседы с Махмудом Эсамбаевым, я сидел перед чистым листом бумаги, почесывал то темя, то грудь — и не знал, что писать.

Есть такой замечательный анекдот. Висит на пальме гроздь бананов, мимо проходит обезьяна, подошла к дереву, потрясла его — не падают плоды. «Сядь и подумай», — говорит себе обезьяна. Посидела, подумала, подняла с земли палку и сбила гроздь. Та же пальма и те же бананы, мимо проходит человек. Тряхнул дерево — только сучки сухие посыпались. «Сядь и подумай», — сказал себе человек. Посидел-посидел — ничего в голову не приходит. «Что тут думать — трясти надо!»

«Сядь и подумай!» — приказал я себе. Чтобы разжечь костер очерка, необходима искра. Так? Так! Ее можно выбить двумя камнями. Пусть одним «камнем» будет биография Эсамбаева, его приход на сцену, кстати, почему он занялся танцами, что послужило первым толчком, с чего начинал, как усложнял программу, как она вообще составляется… Это с одной стороны, а с другой… Что такое танец? Это рисунок ритма. Одушевленная музыка. Вторым «камнем» может стать влияние музыки на человека. В том числе и непривычное, например, лечебное. А почему бы и нет? Эскулап был музыкантом и врачом, точнее, в первую очередь врачом, а потом музыкантом.

В этом повествовании я уложил свои размышления в один абзац, а тогда думал и прикидывал путь предстоящего поиска весь вечер.

На следующий день с раннего утра отправился в публичную библиотеку. Весь день как проклятый просидел в читальном зале. Заказывал книги и журналы, читал, делал выписки, иногда краткие, иногда пространные — работал. Лишь поздним вечером вышел на улицу. От информации пухла голова, она казалась мне шире плеч. Решил немного подышать свежим воздухом, спустился через парк к озеру.

Вот сейчас бы поговорить с Эсамбаевым. Теперь я знал, о чем его спросить.

Далее произошло обыкновенное чудо.

Навстречу в неизменной папахе и все с тем же знакомым администратором по набережной шел Махмуд Эсамбаев. Он решил прогуляться перед сном.

Мы поздоровались.

— Можно вам задать вопрос? — спросил я.

— Разумеется, — Эсамбаев был сама любезность.

— Однажды на вашем концерте заговорил немой мальчик. Вы не знаете, что с ним потом стало?

Я прочитал об этом в журнале.

— Да, действительно был такой случай. Меня пригласили выступить перед ребятами. Все задавали вопросы, а один мальчик смотрел на меня во все глаза и молчал. Мне объяснили, что он после автомобильной аварии потерял речь. После встречи я раздал билеты на свой концерт. В моем репертуаре есть танец «Макумба». Это о колдуне, который, чтобы спасти людей, собирает в себе все злые силы мира и умирает. Очень сильная вещь. Когда я «умер» на сцене, в темноте зала раздался крик: «Махмуд, голос». Танец потряс этого мальчика, и от потрясения он заговорил. Сейчас танцует в «Березке» — решил посвятить себя сцене.

— Каким образом ищется и отрабатывается в танце последовательность движений, чтобы вызвать у зрителей живой отклик? — спросил я.

— Давайте присядем на скамейку, — предложил Эсамбаев.

Я стал ему интересен.

Мы проговорили больше часа.

На следующий день я сдал в секретариат свой очерк. Адлер Андреев, прочитав, сказал, что материал любопытный, но будет ли согласен с такой трактовкой Эсамбаев?

— Мы с ним вчера об этом говорили.

— Нет уж, — сказал Андреев, — артисты народ капризный, вчера вы потолковали по душам, а завтра он напишет в редакцию, что вы про меня нагородили, какой я доктор, я танцы танцую, так что съезди-ка ты к нему и пусть он вот здесь в уголке напишет: «Согласен».

Не предупредив о своем визите по телефону, я поехал в гостиницу, в коридоре встретил администратора артиста.

— У себя, — кивнул он на дверь, — отдыхает после репетиции.

Я постучался и вошел, администратор за мной. Махмуд Эсамбаев в затрапезном спортивном трико лежал на диване. Я понял, почему он все время ходит в папахе. Великий танцор был лыс, как электрическая лампочка. Он был недоволен тем, что я застал его в столь не артистичном виде, грозно посмотрел на администратора и хмуро спросил, в чем дело. Протянул ему отпечатанный очерк и попросил прочитать.

Читал он долго. Или мне так показалось? Время стало похожим на большую реку: смотришь на нее и не понимаешь, течет она или не течет.

— Что я должен сделать? — спросил Эсамбаев, отложив наконец листы с плотной редакционной машинописью.