Александр Дюдин - Сестры

И тут, словно кто подслушал ее мысли. Глухо бухнуло орудие на той стороне. Наши ответили несколькими артиллерийскими выстрелами. Где-то далеко прострочил пулемет, и снова стихло. Вот на «той стороне» взлетело несколько осветительных ракет.

– Ждут наступления, а когда – не знают. Все светят ракетами, – басил приглушенно кто-то рядом. Глаза уловили в двух метрах от нее несколько силуэтов солдат, сидящих прямо на земле.

– Скорее бы, всё готово, к примеру, чего ждать? – отвечал высокий тенорок. – Вчера ждали, сегодня ждем, одна маята!

– По всему видно, утром начнется. Лейтенант Головко сегодня вечером еще раз предупреждал, чтоб в атаке на него поглядывали и, это самое, делали, как он. Какую-то цирку опять же придумали, – добавил он, довольный. Видно, цирковая учеба пришлась по душе.

– А чтоб сказать?

– Это самое, видать нельзя раньше времени, мало ли что…

– Ты чево, Липкин, молчишь? – звенел потихоньку тенорок. Семен Липкин, большой солдат, словно сделанный из костей мамонта, пошевелился. Огромный силуэт его качнулся из стороны в сторону, захрустели ветки под тяжелым телом.

– Замечталси.

Мария видела этого большого, толстогубого, доброго солдата в короткой шинели, который двигался осторожно, боясь кого-нибудь зашибить. Представила его смущенную улыбку, сама улыбнулась.

– От бабы сегодня весточку получил, – продолжал он задумчиво, мягко, – жалко ее, сердешную. Не по силам им тепереча в деревне работенка, заместо мужиков. Дуняша моя тихая, ласковая, до работы охочая. – Помолчал. – Порой глянет своими карими оченятами, как солнышком пригреет. И сыночек в мать пошел, не слыхать его в избе: сидит, пыхтит, в пальчиках малюсеньких что-нибудь перебирает, играется.

– А мне не везло с бабами, – говорил с досадой высоким тенорком, сидевший напротив солдат. – Троим бабам алименты плачу. Первый раз женился, тише свечки была, пугливая.

«Это, наверное, тот чернявый, с кудрявым чубом, друг Липкина, я сегодня вечером несколько раз видела их вместе», – подумала Мария.

– А женился – откуда что взялось?! Чисто волчица стала. Всё шерсть дыбом, всё зубами щелкает! Всё неладно, всё не так: и денег даешь мало, и по дому ничего не делаешь. Посмотрел я с месяц, вижу: жизни не получится. Ушел к ядреной матери. Парень я видный, бабы меня любили, на какую ни гляну – каждая моя! – хвастался он. – Прилепилась ко мне наша, заводская, красивая девка. Эта оказалась похитрее. Я не люблю свои деньги бабе отдавать. Люблю, чтоб копеечка у меня копилась, но гордость имею, независимость тоже оберегаю. Всё подсчитал, выходит, двадцатки на мое питание хватит. Не хватит – сама виновата, плохая хозяйка, сама и докладывай.

Получили мы с ней получку, я положил на стол две десятки, она достала столько же, рядом кладет, а глаза хитрющие, так искорки в них и прыгают. Иду с работы, дожидает у проходной; а мне приятно: красивая, иду рядом, гордость берет. А она: «Зайдем, Петя, в магазин, хлеба дома нет. У тебя нет рубля с собой? Не взяла денег, забыла», – писклявит он, изображая жену. – Да так за вечер пятерку выманила. Ладно, думаю. На другой день такая же история. Меня зло взяло! Говорю: «Так, раз так, твою мать, а где сорок рублей? А она мне записочку, в ней столбцом всё до копейки расписано. Там рубашка, что мне купили, и туфли ей отмечены. Я на дыбки, говорю: «Я причем, что тебе не хватило? Докладывай свои!» А она: «Ты мужик или не мужик?» Во куда завела! «Ты должен семью содержать». Не хочу, – говорю, – тебя, кобылу этакую, содержать! Собрал вещички и ушел. Долго после этого не женился. Любо было мне, как на сберегательной книжечке циферки растут. Сам тратил мало. Напоить и накормить было кому. Бабы как мухи облепили меня. А у тех двух ребята народились. Взбеленились они обе, на алименты подали! Зарплаты сразу половины как не бывало. Мотаться надоело, снова женился. Сразу предупредил: копеечки давать не буду. Слова не сказала. Поила, кормила, одевала с иголочки, любовалась на меня да радовалась. Хорошая баба попалась. И собой ладная, и веселая, и ласковая. А как второй сын родился – выгнала! Сказала: «Не хочу больше такого бугая кормить, от детей отнимать, не по силам мне!» Вот так. А я к ней сердцем прирос, больше всех жалко. Сначала возгордился, ушел. Места себе не находил, тоска по ней берет. Просился обратно, унижался, говорю: я за себя платить буду. «Ничего, – отвечает, – и на детей будешь!» Озлился я, спрятался от всех, уехал на север. Нате-ка, выкусите!

– Жмот ты и кобель, – забасил первый и сплюнул с презрением. – И сидеть рядом с тобой не хочу! – встал и пересел на другую сторону.

– Но-но, ты поосторожней на поворотах! – рассердился Петр.

Замолчали. Стало тихо-тихо. Где-то далеко за горизонтом слабым огоньком прочертила небо ракета и погасла.

– Чего не спишь, дочка? – услышала она тихий голос Семеныча за спиной. – Иди, спи, силов набираться надо, а то как начнется канитель, долго спать не придется. Как дело пойдет.

– А вы?

– Вот передохну малость на свежем воздухе, тоже улягусь.

Мария вернулась в землянку и только положила голову, сразу уснула, сладко, без сновидений.

– Вставай, дочка! – тронул Марию за плечо Семеныч. В землянку входил лейтенант Головко. Все уже были на ногах. Мария соскочила, одергивая гимнастерку, не успев причесаться, натянула шапку. Лейтенант умышленно, чтоб не смущать, не обращал на нее внимания.

– Сейчас начнется. Зашел объяснить тактику ложных атак, – говорил Головко. Внимательные лица солдат разгладились. – Только закончит наша артиллерия обрабатывать первые траншеи фрицев, перенесет огонь в глубь обороны, делаем обманный маневр: короткий бросок до противотанкового рва, потом залегли, окопались. Противник, полагая, что пехота поднялась под защитой огневого вала в атаку, выйдет из глубоких блиндажей в траншеи и откроет огонь. Бог войны немедленно вернется в первые траншеи, пригладит их, чтоб не топорщились. Только перенесут огонь на вторые траншеи, снова бросок, берем противотанковый ров, движемся, пока оставшиеся фрицы снова не вылезут из своих укрытий, чтоб отрезать нашу атаку. Откроют огонь, ложимся, окапываемся, а наша артиллерия снова долбит их. И так несколько раз в течение часа, пока не стихнет бог войны, а тогда уже берем первые траншеи и с ходу, не давая опомниться врагу, движемся дальше! Пойдет в контратаку, очень хорошо, бей их, сами вылезли, это проще, чем выковыривать их из всех щелей. Ну, а у вас, конечно, еще своя работа, вам ложиться, окапываться некогда. Вам, как всегда, потруднее будет. Объяснил, чтоб понятна была тактика боя. Всё ясно?

– Ясно, – в разнобой ответили санитары.

– Тогда пошли, – и первый повернулся к выходу.

Мария, торопливо застегивая ремень, подхватила сумку, устремилась за всеми. «Башковитый этот Чуйков, – подумала она, – что-нибудь, да придумает. Это главное на войне, чтоб командир толковый был. Кажется, повезло мне, что к нему попала».