Джоди Пиколт - Девятнадцать минут [litres]

– Ой! – улыбнулся Льюис.

Когда все повставали и начали собираться, он подошел к мальчику, ответившему на вопрос. Парнишка запихивал учебник в рюкзак, который и без того был так набит книгами, что молния не застегивалась. Льюис обратил внимание на давно не стриженные волосы студента и на портрет Эйнштейна на футболке.

– Вы сегодня хорошо работали.

– Спасибо. – Мальчик переступил с ноги на ногу, очевидно придумывая, что бы еще сказать. – Хм… рад познакомиться с вами. – Он протянул руку. – То есть мы все, конечно, уже знаем вас, но я имел в виду лично…

– Да-да. Напомните, пожалуйста, как вас зовут?

– Питер. Питер Гранфорд.

Льюис открыл рот, но ничего не сказал, а только покачал головой.

– Что? – встревожился парень. – Мне показалось… хм… вы хотели сказать что-то важное.

Доктор Хоутон посмотрел на тезку своего сына – на мальчика, который сутулил плечи, словно боясь занять в мире слишком много места, – и почувствовал знакомую боль: грудь сдавило, как от удара молотком. Так бывало всегда, когда Льюис думал о Питере и его загубленной жизни. Почему же он, отец, не смотрел на сына почаще, пока тот был рядом?! Теперь вот приходилось довольствоваться несовершенными воспоминаниями и – еще хуже! – искать черты своего Питера в лицах чужих людей.

Покопавшись внутри себя, Льюис отыскал и надел ту улыбку, которая часто спасала его, когда радоваться на самом деле было совершенно нечему.

– Да, – сказал он, – это важно. Вы напомнили мне одного человека, которого я когда-то знал.

Только через три недели после оглашения приговора Лейси смогла, собравшись с духом, войти в спальню младшего сына. Теперь было ясно, что домой он не вернется, а значит, не имело смысла сохранять комнату в прежнем виде, который Лейси поддерживала пять месяцев, пока еще теплилась хоть какая-то надежда.

Сев на кровать, она поднесла к лицу подушку, все еще пахнущую Питером: интересно, как долго этот запах мог сохраняться? Бросила взгляд на книжную полку, наполовину опустошенную полицией. Открыв выдвижной ящик прикроватной тумбочки, она нащупала атласную закладку, металлические зубы степлера, пульт без батареек, лупу, старые карты с «Покемонами», портативный жесткий диск на цепочке для ключей. Все это Лейси сложила в коробку, принесенную из подвала. Она чувствовала себя как на месте преступления: посмотри, что осталось, и собери из кусочков портрет того мальчика, который здесь жил.

Лейси сложила одеяло и простыни, стянула с подушки наволочку. Как-то раз за ужином Льюис сказал ей, что снос здания ядром стоит десять тысяч долларов. Ломать вообще проще, чем строить. Потратишь меньше часа – и комната будет выглядеть так, словно Питер никогда и не жил в ней.

Сложив постель аккуратной стопкой, Лейси снова села на кровать и окинула взглядом голые стены. Там, где раньше висели постеры, краска была чуть ярче. Задев рукой шов матраса, Лейси подумала о том, как долго она будет считать его матрасом Питера.

Говорят, любовь сворачивает горы и заставляет мир вертеться, что, кроме нее, человеку ничего не нужно. Но она не смогла спасти тех десятерых, которые пришли шестого марта в школу, ни о чем не подозревая. Не спасла Джози Кормье, не спасла Питера. Может, одной любви мало? Нужно что-то еще? Удача? Надежда? Умение прощать?

В здании суда Алекс сказала Лейси: «Пока мы о чем-то помним, это существует». Питера все запомнят по тем девятнадцати минутам его жизни. А как же остальные девять миллионов? Память о них будет хранить Лейси. Это единственный способ не дать прежнему Питеру умереть. Каждому воспоминанию, связанному с выстрелами и криками ужаса, она противопоставит сотню других: вот ее мальчик плещется в пруду, учится кататься на велосипеде, машет ей с башни детского городка. Поцелуи перед сном, разрисованные цветными карандашами открытки ко Дню матери, фальшивое пение в душе. Все эти воспоминания о том времени, когда ее ребенок был просто ребенком, Лейси нанижет на нитку и будет всегда носить на шее, как драгоценное ожерелье. А если она их потеряет, то мальчик, которого она любила, растила и знала, исчезнет уже без следа.

Лейси опять расстелила простыню и покрывало, взбила подушки, вернула на место книжки, игрушки и прочую всячину. Развернула скрученные в трубочку постеры и снова повесила их на стену, стараясь попадать в прежние дырочки. Так она хотя бы не причинит сыну нового вреда.

Ровно через месяц после оглашения приговора, когда свет приглушили и надзиратель совершил последний обход, Питер лег на нижнюю койку, повернулся на бок лицом к стене, стянул с правой ноги носок и пропихнул себе в горло так глубоко, как только смог. Когда стало трудно дышать, он провалился в забытье.

Ему по-прежнему восемнадцать лет, но он снова идет в подготовительный класс. На плечах рюкзак, в руках ланч-бокс с Суперменом. Оранжевый школьный автобус подъехал и, вздохнув, распахнул пасть. Поднявшись по ступенькам, Питер увидел, что других пассажиров нет. Он дошел до конца прохода, сел возле аварийной двери, положил ланч-бокс рядом с собой и стал смотреть в заднее окно. Было так светло, будто солнце специально светило вслед этому автобусу.

«Почти приехали», – сказал кто-то. Питер обернулся, чтобы увидеть водителя, но водителя, как и пассажиров, не оказалось. И вот что странно: во сне Питер не испугался. Он почему-то наверняка знал, что едет именно туда, куда хочет попасть.

Старшую школу города Стерлинга было не узнать. Новая зеленая металлическая крыша перекликалась со свежей травкой на газоне, со стороны двора к зданию пристроили атриум высотой в два этажа. Возле главного входа повесили табличку с надписью «Безопасная гавань».

До митинга памяти погибших год назад оставалось еще несколько часов, но Патрик, как ответственный за безопасность, смог провести Алекс внутрь уже сейчас.

В коридоре шкафчики заменили открытыми ячейками, чтобы все просматривалось. Шел урок, поэтому в вестибюле Алекс и Патрик встретили только нескольких учителей. На шее у каждого из них висели именные бейджи. Это новое требование, обязательное и для преподавателей, и для детей, показалось Алекс бессмысленным: она считала, что угроза всегда исходит изнутри, а не извне. Но Патрик объяснил: «Людям так спокойнее. Значит, полдела сделано».

У Алекс зазвонил телефон. Патрик вздохнул:

– Я думал, ты им сказала…

– Я сказала.

Она нажала на соединение, и в трубке послышались безостановочные причитания секретаря графтонской коллегии государственных защитников.

– Хватит! – не дослушав, отрезала Алекс. – Я же говорила вам: сегодня считайте меня пропавшей без вести.

Судейский пост она оставила по собственному желанию. Джози, как соучастницу непредумышленного убийства, приговорили к пяти годам тюремного заключения, так как учли, что подсудимая признала свою вину. С тех пор каждый раз, когда перед судьей Кормье оказывался ребенок, она не могла рассматривать дело беспристрастно. Мать брала в ней верх над должностным лицом, и чувства оказывались важнее сопоставляемых фактов. В такой ситуации возврат к адвокатской работе воспринимался как естественный и удобный выход. Алекс не понаслышке знала, что чувствуют ее подзащитные. С некоторыми из них она встречалась, когда приезжала на свидания с дочерью в женскую тюрьму. Клиенты ценили ее за то, что она всегда говорила им правду, не давая ложной надежды. Если Алекс Кормье так сказала, значит так оно и есть.