Джоди Пиколт - Девятнадцать минут [litres]

Здесь, возле этого наскоро сооруженного памятника, плакалось спокойнее, чем дома, где дочка могла услышать. Какой бы хладнокровной и уравновешенной Алекс ни старалась казаться ради своего ребенка, был один человек, которого обмануть было не так просто, – она сама. Судья Кормье выполняла свои обязанности, как швея, машинально делающая стежок за стежком, и внушала себе, что Джози повезло. Но, оставшись одна в ванной или еще не до конца проснувшись, она вдруг замечала, что дрожит всем телом. Так бывает, когда на дороге чудом избежишь аварии и съезжаешь на обочину, чтобы проверить, действительно ли ты уцелела.

Жизнь – это то, что происходит, если не случаются многочисленные «а вдруг». Ты чего-то ждешь или, как в данном случае, боишься, а оно тебя минует. Ночами Алекс много думала о счастье: о том, как оно хрупко и как легко может обернуться своей противоположностью. Этот крест, возле которого она преклонила колени, с этой же фотографией у подножия, мог быть крестом Джози. Если бы у стрелявшего дрогнула рука, если бы он оступился или если бы пуля отрикошетила, все вышло бы по-другому.

Алекс встала и сделала глубокий вдох, собираясь с силами. Шагая к машине, она увидела прямоугольное углубление на том месте, где стоял одиннадцатый крест. После того как поставили десять крестов в память о погибших, кто-то водрузил еще один – с именем Питера Хоутона. Каждую ночь этот крест выдергивали из земли или уродовали. «Заслуживает ли Питер Хоутон прижизненного памятника? Памятник Питеру Хоутону: трагедия или фарс?» – такие вопросы газеты выносили в заголовки своих передовиц. В конце концов тот, кто изготовил одиннадцатый крест, сдался и перестал каждый день вкапывать его заново.

Садясь за руль своей машины, Алекс с удивлением отметила про себя, что до сих пор каким-то образом умудрялась об этом не помнить, но ведь в чьих-то глазах Питер Хоутон тоже был жертвой.

После Того Дня, как Лейси стала называть день трагедии в школе, она приняла только трех младенцев. Все три раза роды проходили без осложнений, но что-то все равно было не так – не для матери, а для акушерки. Входя в родовую, Лейси чувствовала себя как бы отравленной: в ней скопилось слишком много негативной энергии, чтобы приветствовать новую жизнь. Она продолжала улыбаться, вручая новорожденных матерям, продолжала оказывать женщинам необходимую медицинскую и психологическую помощь, но, отправляя их из больницы домой, чувствовала, что лжет им. «Кормите его тогда, когда он захочет есть. Не бойтесь часто брать его на руки, родительской любви слишком много не бывает», – говорила Лейси, а думала другое: «Ребенок, которого вы ждали, не такой, каким вы его себе представляете. Вы чужие. И будете чужими годы спустя».

Несколько лет назад Лейси, лежа в постели, часто думала о том, какой была бы ее жизнь, если бы не дети. Она вспоминала, как Джоуи дарил ей букеты из одуванчиков и клевера, как Питер засыпал у нее на груди, сжимая в кулачке кончик ее косы. Вспоминала схватки и те слова, которые мысленно повторяла, чтобы перенести боль: «Только представь себе, что ты приобретешь, когда это закончится!» Материнство сделало мир Лейси ярче, дало ей ощущение полноты жизни. Только она не понимала: если зрение слишком острое, иногда можно пораниться, а если твоя жизнь кажется тебе полной, ты болезненнее, чем кто бы то ни было, ощутишь пустоту.

Лейси не говорила этого своим пациенткам, даже Льюису не говорила, но теперь, когда она представляла себе, как бы ей жилось без детей, у нее в сознании неизменно всплывало одно и то же горькое слово: «Проще».

Сегодня она осмотрела уже пять женщин и ждала шестую – Джанет Изингхофф, чья карта лежала у нее на столе. Эта пациентка была прикреплена к другому специалисту, но в их больнице каждой беременной рекомендовали хотя бы по разу показаться всем имеющимся акушерам, потому что неизвестно, чье дежурство будет, когда придет время рожать.

Джанет Изингхофф было 33 года. Первая беременность. В семье есть диабетики. Однажды была госпитализирована с аппендицитом. Астма в легкой форме. Общее состояние здоровья удовлетворительное. Сейчас эта Джанет стояла в дверях смотровой, запахнув больничный халат, и разгоряченно спорила с медсестрой Присциллой:

– Мне все равно! Если до этого дойдет, я просто буду рожать в другой больнице!

– Но так не делается… – попыталась объяснить Присцилла.

– В чем проблема? – улыбнулась Лейси.

Увидев Лейси, медсестра встала между ней и пациенткой:

– Ни в чем.

– Непохоже.

– Я не хочу, чтобы моего ребенка принимала женщина, чей сын – убийца! – выпалила Джанет.

Ноги Лейси приросли к полу, дыхание участилось, словно ее ударили в живот. Собственно, ее и правда только что ударили.

– Миссис Изингхофф, – побагровев, сказала Присцилла, – от лица коллектива всего нашего отделения могу вам сказать, что миссис Хоутон…

– Все в порядке, – пробормотала Лейси. – Я понимаю.

На шум собрались другие акушерки и медсестры. Лейси знала: все они готовы встать на ее защиту. Сказать Джанет Изингхофф, чтобы искала другую больницу, объяснить, что она, миссис Хоутон, – один из лучших и опытнейших акушеров Нью-Гэмпшира. Но все это ни к чему бы не привело, ведь проблема заключалась не в Джанет Изингхофф, потребовавшей себе другого специалиста. Джанет Изингхофф сейчас уйдет, но завтра или послезавтра придет новая пациентка с таким же требованием. Какая женщина захочет, чтобы в первую секунду жизни к ее ребенку прикоснулась рука, которая переводила убийцу через дорогу? Гладила его по голове, когда он болел? Качала его, когда ему не спалось?

Лейси прошла по коридору, свернула на лестницу и быстро поднялась вверх на два этажа. Иногда, если выдавался особенно трудный день, она находила пристанище на крыше больницы. Ложилась на спину, смотрела на облака и представляла себе, что находится далеко-далеко: небо – везде небо, в какой бы точке земного шара ты ни была.

Судебный процесс будет формальностью: Питеру гарантирован обвинительный приговор. Как бы Лейси ни пыталась убедить себя и Питера в обратном, этот факт, который язык не поворачивался озвучить, довлел над ними обоими в часы мучительных тюремных свиданий. Это было похоже на встречу с кем-то, кого ты долго не видел и у кого теперь нет ни бровей, ни волос на голове. Человек проходит химиотерапию, но ты делаешь вид, будто не понимаешь этого: так вам обоим легче.

Если кто-нибудь давал Лейси возможность высказаться, она обычно говорила, что поступок Питера оказался для нее таким же нежданным и сокрушительным ударом, как и для всех остальных. В тот день она тоже потеряла сына: и физически (он в тюрьме), и духовно. Мальчик, которого она знала, исчез. Его поглотил какой-то неведомый ей зверь, способный на такое, о чем она никогда и помыслить не могла…