Сэмми Гронеманн - Хаос

Она порывисто вскочила, сжав оторопевшему Йослу плечо.

— Сядь, детка! — миролюбиво сказал Берл Вайнштейн. — Посидите оба! Разве я намеревался сделать что-то порочное? Возможно, я ошибался. Возможно, я так стар, что не понимаю веяния новых времен. Но человеку надо дать высказаться.

Шана передернула плечами и присела на краешек стула.

— Ты причинила мне боль, дочка, — печально покачал головой Берл. — Мое собственное дитя называет меня мошенником! Мое дитя верит, что я способен обмануть человека. За всю свою жизнь — а я уже далеко не молод — за всю свою долгую жизнь я не выманил ни у кого ни пфеннига! Чтобы я хоть раз кого-то обдурил — да я лучше умру!

Шана вскинула руку к письмам и прошипела:

— Лифшиц!

— Говоришь «Лифшиц» и думаешь, подловила меня? Потому что человек, получивший письмо, отправит средства на имя несуществующего Эфраима Лифшица, а получит их Йосл Шленкер?

— Я не возьму! — вскрикнул очнувшийся от оцепенения Йосл. — Ни пфеннига! Я, слава богу, не нуждаюсь. Нам пока есть на что жить. А если бы и не было, все равно не взял бы!

— Хочешь бери, хочешь нет, — твердо отрезал Берл. — Только сначала подожди, посмотри, что придет и придет ли что. Твое дело, на что пустишь деньги. Письма так и так уйдут, и на этом я свой долг выполнил. — Он повернулся к Шане. — Так вот, отвечаю тебе. Человеку, который посылает деньги, без разницы, кто их получит: Лифшиц, Шленкер ли или Клацке. Он не знает ни того, ни другого, ни третьего, и знать не желает. Единственное, чего он хочет, это соблюсти мицву, святую заповедь благотворительности. Он дает и счастлив, что исполнил закон и сотворил благое дело. И говорю тебе, похвально, много похвальнее давать, чем брать. Так что он должен еще быть мне благодарен, что я даю ему возможность делать это, и очень удобную возможность.

— Но, — возразила Шана, — есть другие, кому помощь нужна больше!

— Кому нужна, тот пусть и просит. И просят, поверь мне, не только в письмах, но и лично. А если нуждающиеся не пишут и не приходят, то у благодетеля нет повода и помогать. Ему что, бегать за ними и умолять взять? Нет уж, он желает, чтобы к нему обратились, и тому давать. Если я пишу, а он посылает, мы оба знаем, кто получит деньги. А если платить безадресно, то помощь может попасть в руки мошенника или негодяя, который пустит их на ветер. Я же в курсе, на что пойдут средства. Хотя бы «на работу», — добавил он, идя на компромисс.

— Хочешь сказать, что в этих письмах чистая правда? — спросил Йосл. — Они же определенно сплошной обман!

— Видишь, Йосл! — внушительно произнес Берл. — Ты не прочел ни одного письма, но заведомо уверен, что правды в них быть не может. Откуда такое суждение? Может, здравый смысл подсказывает, что одной правдой не обойтись? Да и что есть правда? Возьми любую газету, посмотри рекламу. В каждой утверждается, что его товар лучший. Это правда или ложь? Ни то, ни другое. Читатель понимает, что продавец, желая продать свой товар, преувеличивает. Если бы он написал по правде, товар, мол, среднего качества, любой подумает: значит, совсем уж плохой — и не станет покупать. И получается, что именно теперь продавец вводит в заблуждение, причем себе в убыток. Так что правда — это своего рода ложь, и все — только слова. А на деле обман лишь там, где творится несправедливость, где человеку наносят ущерб. А кому ущерб от наших писем? Кто обманут?

— Тот, кто получит такое письмо! — горячо воскликнул Йосл. — Он может растрогаться, читая о бедствиях несчастного, и…

— И что? Какой от этого вред? Говорю тебе, одно это уже благо. Если богатый человек растрогается, то почувствует, что у него есть сердце. Вот и станет на крупицу лучше и благороднее! Представь себе: есть бедный еврей, набожный и порядочный, который нуждается в поддержке, и есть другой, состоятельный, с доброй душой, который рад бы помочь бедняку, если бы знал о нем. Но он не знает. Конечно, он получает множество прошений от нуждающихся, но как определить, в ком стоит принять участие, а кто его не заслуживает. Тот еврей-проситель, о котором речь, сам-то знает, что он как раз и достоин внимания богача, если сможет его привлечь. А как это сделать? Выход один: потеснить своей историей других. И вот он пишет, дескать, имеет детей, аж семь штук, что слаб глазами и вот-вот ослепнет. Богатей принимает его беды близко к сердцу и дает ему столько, сколько пожертвовал бы, будь они знакомы. Разве один обманывает другого? Ни в коей мере! Напротив, благодетель еще и в выигрыше. Он радуется, что осчастливил семеро детей, помогая одному. Так что в этом случае его награда куда больше, чем он мог бы стяжать на другом поприще.

Шана хотела возразить, но Берл остановил ее.

— Постой, дитя мое! — мягко сказал он. — Ты поразила меня в самое сердце, но я прощаю тебя. Ты пока не знаешь мир и уж совсем не знаешь немецких евреев. Вон как взъярилась из-за просительных писем! А ведь мы им нужны больше, чем они нам. Разве не так, Клацке?

— Так, именно так! — авторитетно кивнул Клацке. — Думаете, мне нравится мое занятие? Я приехал в Германию не для того, чтобы клянчить или помогать выклянчивать. Знаете, как при этом ремесле порой бывает скверно на душе?

— И зачем ты этим занимаешься? — мрачно буркнул Йосл.

— Зачем? Я взялся за это дело не из блажи. Оно необходимо, а я могу его исполнять не хуже любого. В Германии просители нужны как хлеб насущный. Без них здесь не было бы еврейства! Без них не знали бы, с чего начать. Именно поэтому в Германии учреждено столько организаций, ставящих евреев, прибывших из России с ограниченными денежными ресурсами, в позицию просителей, а организациями делается все, чтобы как можно больше общин и отдельных персон получили удовлетворение от каждого просителя. Помнится, когда я приехал в Торн, сразу пошел в такую еврейскую общину и честно рассказал, что хочу добраться до Берлина и поискать там свое счастье в заработке. Нет, ответили мне, в Берлин отправить не можем, мол, слишком далеко, и дали билет до следующего города по железной дороге. Я тогда был зеленым юнцом и думал, что это по пути в Берлин. Ан нет! Выяснилось, что в том направлении они уже дали путевку слишком многим за последнее время, поэтому позволили поиметь свое и другой общине. Там продолжилось то же самое: целый день меня опекали — не худшим образом, надо сказать! — и перенаправили дальше. Так я и скитался по этапу, от города к городу, пока не оказался в местечке, название которого сроду не слыхал и которое мне даже во сне ни разу не привиделось.

Так меня, ничего не подозревающего ни сном ни духом, гоняли по всей Германии, перекидывая друг другу, как мяч в игре: одни подавали, другие ловили. Когда до меня наконец дошло, в чем тут дело, уже голова шла кругом от этой тошнилки. В Ганновере мне выдали билет до Люнебурга, — чего я потерял в этом Люнебурге? — на поезде я доехал до ближайшей станции, Лерте, по-моему, она называлась. Там я сошел и за свои кровные взял билет до Берлина. Конечно, на вокзале этого самого Лерте я предъявил претензию, что не использовал билет до пункта назначения, и мне вернули деньги. Порядок у них тут, в Германии, что надо! Вот только я имел удовольствие несколько месяцев покататься по стране, пока не добрался из Торна до Берлина!