Сэмми Гронеманн - Хаос

Бывает, доверенному лицу даже не приходится писать прошение. Естественно, в первую очередь он советует клиенту явиться к потенциальному благодетелю лично. Но и в этом случае в накладе он не остается: просителю надо дать исчерпывающую информацию о том, как вести себя подобающим образом, какой час подходит для визита, как держаться с прислугой, чтобы попасть в кабинет хозяина, и тысячу других мелочей.

Сочинитель прошений, если он серьезно относится к своей профессии, не преминет обзавестись надежным реестром клиентов и будет его систематически обновлять. Справочные бюро и разные регистрационные службы охотно идут ему навстречу за небольшую мзду, так что в каждом городе, где проживает значительное количество евреев, есть целый ряд агентских контор, имеющих ощутимый оборот клиентуры за минимальные издержки.

Новичку, конечно, нелегко пробиться в профессию — фирмы с давно и прочно поставленным делом ревниво оберегают свои тайны, свои списки и персональные сведения. Их отношения с заказчиками строятся на доверии и только на доверии. Весь бизнес держится на уверенности клиента, что здесь его обслужат добросовестно и результативно. Если неопытный агент легкомысленно передаст в руки клиентов некие сомнительные адреса, а потом выяснится, что и расходы, и гонорар просто-напросто профуканы, то он лишится всякого доверия. И проситель четко знает, чего ему ждать от своего доверителя, когда он туром прибывает в Берлин. Свой первый визит он наносит непременно ему. Там он сравнивает свой старый реестр с новым, вносит поправки, вычеркивает ненужные, покупает свежие имена, дает заказ на составление писем, потом, если есть нужда, вооруженный сведениями, отправляется в обход намеченных обществ и частных лиц. Он будет ревностно хранить в тайне полученные адреса и советы, чтобы не создать себе конкуренции со стороны других попрошаек и не навлечь на себя немилость доверенного лица. И уж ни в коем случае не раскроет ни одному из покровителей имя человека, от которого получил адрес, даже если ему посулят хорошее вознаграждение. Его подвигает к деликатности в немалой степени собственная выгода, равно как и «честь мундира».

Вольф Клацке остановил свой выбор на столь тяжелой профессии, как он полагал, временно, на переменчивые юные годы, оседать в ней на всю жизнь он не собирался. Этот род деятельности рассматривался им как переходный этап, однако, сжигаемый тщеславием, он хотел и здесь достичь небывалых высот, а прежде всего, сорвать приличный куш. Неугасимое стремление наверх воодушевляло его с детства. Еще сущим дитятей он выказывал изобретательность и хваткий расчет. Едва ему исполнилось восемь, он провернул свое первое солидное дельце, хотя и задолго до этого ему перепадала копейка-другая за разную подручную работу на вокзале или на стоянке дрожек. Вырученную мелочь он неизменно относил матери, чрезвычайно бедной вдове с кучей детей. А потом он начал осматриваться в поисках более прибыльного заработка. Перед еврейской школой — хедером, — где он учился, стоял лоток торговки фруктами, которая ловко сбывала свой товар обеспеченным мальчикам. Малыш Вольф сделал открытие, что продавец фруктов у немецкой школы, находившейся дальше в четверти часа ходьбы, уступает свои яблоки дешевле. Чуток поразмыслив, какую с этого можно поиметь выгоду, он выработал план и с энтузиазмом воплотил его в жизнь. Каждое утро он выходил из дому на полчаса раньше, хоть ранний подъем и давался ему с трудом, покупал более дешевые яблоки и продавал их в хедере. А поскольку его фрукты стоили пусть немного дороже, чем у дальнего торговца, зато дешевле, чем у ближней торговки, вскоре покупателей у него было завались. В короткий срок клиентура его так расширилась, что приходилось галопом нестись к «поставщику» в большую перемену, чтобы, обливаясь потом, с грузом яблок успеть в срок вернуться в хедер. Во время и после следующих уроков он завершал вторую половину своего утреннего гешефта. Его начальный копеечный капитал рос как на дрожжах. Матери он отдавал лишь часть денег, а остальное пускал в оборот, обстряпывая целый ряд схожих выгодных предприятий и спекуляций. Одна рискованная сделка с огарками свечей едва не привела его к краху, когда небывалый праздник огня на месяцы пресытил борычевскую молодежь переизбытком воска, но Клацке стойко пережил падение цен и решил впредь быть осмотрительней.

В один прекрасный день он исчез. Вместо того чтобы пойти в хедер, он отправился на железнодорожную станцию и оттуда в широкий мир, топая прямо по шпалам, с твердым намерением найти свое счастье и однажды вернуться богачом. По пути он рисовал себе картины, как обеспечит мать и сестер с братьями, как накажет гневливого учителя-придиру, как станет первым человеком в Борычеве. Вернулся он через несколько недель, слегка обтрепанный и еще более замкнутый, чем обычно. И дело не в том, чтобы он растранжирил весь свой капитал — ни в коем случае! Просто вовремя сообразил, что выход в большой свет лучше предпринимать со значительной суммой денег, а главное — знаний. Поэтому он повернул обратно, недолго думая, не слишком страшась и не истратив на обратном пути ни копейки. Он терпеливо перенес материнский нагоняй, сменявшийся излияниями радости, перетерпел побои, обрушившиеся на него в хедере, — все это он воспринял как заслуженное наказание за излишнюю дерзость и постоянно думал только о том, как реализовать свои планы. В один из дней он подкатил к сыну сторожа в немецкой школе и договорился об уроках немецкого — по три копейки за час. Правда, уроки он брал пару-тройку недель, а дальше занялся своим обучением самостоятельно: из выброшенных газет смастерил учебники — дешево и сердито, а летом, прогуливая свой хедер, в котором изучали только древнееврейский, часами просиживал на корточках под открытыми окнами немецкой школы и запоминал все, что мог, из занятий. Спустя время он начал сам давать уроки, извлекая двойную пользу: зарабатывал деньги и повышал собственный уровень. В ту пору он и познакомился с Йослом, который был старше его на несколько лет, и вместе с ним прилежно занимался немецким довольно долгое время. Когда подвернулся удобный случай больше не заботиться о пропитании, не сидеть на шее у матери и иметь возможность учиться дальше, Вольф переселился в сельскую местность и нанялся домашним учителем отпрысков одного шинкаря: двух дочек и сына. Жилось ему там не слишком уютно, и взрослые, и воспитанники относились к нему пренебрежительно, спал он в холодной каморке, питался скудно — зато оставалось много времени для себя. Он выписывал самые разные книги, от которых могла быть хоть какая-то польза, жадно корпел над ними в холоде и голоде, при тонком дневном луче до позднего вечера. Наконец он решил, что пришло время вплотную приступить к претворению плана. После без малого трех лет, проведенных в шинке, он оставил свою работу. Его отпустили без сожаления — близких отношений между ним и семейством так и не сложилось. Через несколько дней Вольф заглянул в Борычев, чтобы попрощаться с матерью, братьями, сестрами и, в первую очередь, с Йослом, к которому сильно привязался, и направил свои стопы в Германию, страну его мечты. Половину сбережений он оставил матери и пошел от города к городу, изредка пользуясь дешевой попутной оказией. По Висле он сплавился на плотах, выполняя для сплавщиков всякую мелкую работу, и после затяжного путешествия, наполненного всевозможными трудностями, наконец вышел на немецкие земли возле Торна. Отсюда он пробивался довольно извилистыми путями в Берлин, постоянно разыскивая канцелярии еврейских общин, где получал билет на короткое расстояние и продукты на дорогу. От Торна на Берлин он проехал через Шнайдемюль, Диршау, Данциг, Кенигсберг, Кольберг, Штеттин, Эберсвальде, Франкфурт-на-Одере, Бреслау, Каттовиц, Дрезден, Лейпциг, Галле, Хальберштадт, Магдебург, Брауншвейг и Ганновер. Только в Ганновере ему повезло соскочить с этой безумной карусели, на которую еврейские общины забрасывают против воли каждого, кто обращается к ним за помощью, и на свои деньги поехал в Берлин. Недели, которыми он колесил по дорогам, однако, не пронеслись для него впустую. Он многое повидал, много услыхал, а особо ценным приобретением оказалось то, что ему удалось заглянуть под покров тайны цеха писцов-просителей. По прибытии в Берлин Клацке поставил себе целью стать доверенным лицом и делопроизводителем этого цеха. На Драгунерштрассе у Борнштейна он нашел приют за пять пфеннигов и вскоре обосновался в задней комнате в своем новом звании, к немалой досаде толстого Брандлера, на глазах которого там исчезали некоторые из его старых клиентов. К несчастью Брандлера, работал он по накатанному шаблону, без фантазии и новых идей, а Клацке прославился среди путешественников и посетителей постоялого двора как изобретательный головастый малый с разносторонними знаниями. Особую протекцию оказал ему один из почтеннейших постоянных клиентов Борнштейна, пользующийся сугубым уважением в кругах просителей, много путешествующий — господин Берл Вайнштейн из Борычева, земляк Вольфа Клацке.