Сэмми Гронеманн - Хаос

— Значит, надо победить ненависть в ее зародыше! — воскликнул пастор Боде. — Надо искоренить ненависть как почву для худшего! Сорвать с нее маску! Надо…

— Надо, надо… Чего вам надо? — Штрёссер устало поднялся с дивана. — Обнажить природу людской ненависти? Предъявить ее, нагую, стыдливому взгляду? И что выйдет из того, что люди увидят свою неприкрытую сущность? Всяк ненавидит всякого! Сейчас-то они хотя бы стыдятся и накидывают иллюзорный покров любви и прочие завесы на свою наготу. Фиговый листок был первым ложным прикрытием, первой ложью! Съесть плод древа познания — это и значит познать неизбежность лжи!

— Вы богохульствуете, доктор Штрёссер!

— Я?! Нимало! — отозвался доктор, чуть помолчав. — Чем отличается человек от животного? Способностью ко лжи. И, главным образом, способностью ложью обелить самого себя. Кошка убивает мышь, не разглагольствуя о социальной законности или справедливости. Если же мы собираемся кого-то прикончить, то должны подвести те и эти предлоги, разыграть комедию судопроизводства. Логика и правосудие стали фикцией. Превосходной фикцией — и я салютую ее успехам!

— Они — столпы нашей культуры!

— Да, да, иллюзия, и ничего больше! Но они как-то сдерживают наши звериные инстинкты, которые иначе слетели бы с катушек! Ну прям Людовик Шестнадцатый! Полное судоговорение революционного трибунала! Вот вам наглядный пример! Горе судье, который посмел бы вынести оправдательный приговор! Чистая комедия правосудия! И она должна продолжаться.

— В те мятежные времена…

— Да ладно, вытащите ваши потаенные страсти на свет божий! В принципе все старо как мир: на что человек решится. Готов казнить Людовика — казнит. Готов убить еврея — убьет. Неважно, ест тот младенцев или нет. Я не из тех, кто лишает людей их иллюзий, только сам не подвержен им. Я упрямо и глупо придерживаюсь старых химер старушки Европы, вроде справедливости и любви к ближнему под сенью общего закона. И только потому, что без них все пошло бы враздрай! Если бы люди только знали, как они ненавидят друг друга!

— А как же учение о любви? «Возлюби врага своего»! Это что, было проповедовано напрасно?

— Прекрасные слова, только веками неверно интерпретированные. «Возлюби ближнего»…

— Нет, этого мало! Этому учит Ветхий Завет, а Новый — о любви к врагу! Та заповедь направлена против ненависти!

— Разве, господин пастор? А по мне, так одно и оно же. Ближний твой — враг твой. Понимаете, это же идентичные определения. Кого же, черт побери, я должен любить, как не своего врага? Любить друга меня не надо заставлять. А там, где я ненавижу, где ненависти требует сама природа, я должен вместо зла творить добро, скрывать мою ненависть и демонстрировать любовь. Так ложь становится высоконравственным принципом. Любовь можно так же мало навязать, как и ненависть, к ней нельзя принудить. Она определяется только поступками, а они нечестны, да и должны таковыми быть.

— В наших беседах я не в первый раз сталкиваюсь с такими речами, — покачал головой Боде. — К счастью, вы часто противоречите сами себе.

— Я горжусь тем, что у меня нет никакой системы. И идолу логики я не поклоняюсь. Просто устанавливаю факты, появляющиеся в текущий момент. Мы начали с мацы и обвинений в кровопролитии и несколько отклонились от темы. Я, собственно, лишь констатирую, что нет никакого смысла, ну просто никакого, чтобы люди, которые готовы убивать и будут убивать в определенных обстоятельствах, еще и обрели веру, будто это справедливое и богоугодное дело.

— Вы сами стали жертвой той каверзной логики, против которой постоянно выступаете! — разгорячился Боде. — Я должен проповедовать учение о любви, и я сделаю это!

— И что конкретно вы собираетесь делать? — насторожился Штрёссер.

— В воскресной проповеди я обращусь к моей пастве и своей жизнью и словом поручусь, что все обвинения против евреев являются сущими выдумками.

Штрёссер помолчал с озабоченным лицом, а потом осторожно заметил:

— Господин пастор, не хочу вторгаться в ваши служебные функции, но известно ли вам, что за массовыми погромами стоит правительство, а с нашим генерал-губернатором шутки плохи…

Боде сверкнул глазами:

— Стращаете?

— Нисколько. Но хочу вам напомнить о разносторонних задачах, которые вы себе поставили в этой местности, и не стоит усложнять их исполнение, а можете и вообще потерпеть крах. Ваша община все-таки должна быть вам ближе, чем евреи. Помните, что слова, сказанные вами в церкви, широко разнесутся.

— На это я и надеюсь. Люди должны знать, что в нашей лютеранской церкви предрассудкам и ненависти вход в общину закрыт! Наши молитвенно сложенные руки должны быть чистыми. Я осознал свой долг, и я его исполню.

Генеральная уборка перед праздником Песах при известных условиях приносит хозяйке прелестные сюрпризы. При охоте за самой малой крошкой квасного, когда весь дом до самого потаенного уголка переворачивается с ног на голову, находятся всевозможные вещи, которые в течение всего года таинственным образом исчезали. Молниеносно возникают озарении, которые проливают свет на, казалось, неразрешимые загадки. «Как так получилось? — Ах, да!» Почему пеленки оказались на шкафу? Правильно: внезапно пришли гости, и пеленки спешно зашвырнули на шкаф. Толстое письмо из Америки неделями искали до умопомрачения, а его сложили в несколько раз и подсунули под ножку качающегося стола. Так рационально и просто разъяснялись многие сверхъестественные исчезновения. Впрочем, на веки вечные останется неразгаданным, как очки попали под ветошь, приготовленную для стирания пыли, а шелковая ермолка в порванный резиновый сапог. Любой человек, даже самый завзятый чистюля, не получил бы таких сюрпризов, щекочущих как сенсация, если бы не благословение строгого еврейского закона, по которому раз в году перед Песахом все дома не подвергались бы немилосердной чистке в поисках хамеца. Здесь, как и во многих предписаниях иудейских ритуалов, нельзя отделаться от мысли, что для некоторых из раввинов, которые фиксировали нормы законов, средства были, по меньшей мере, не менее священны, чем цель. Они были хорошими психологами, которые ставили священные цели, чтобы на все времена и обстоятельства закрепить совершенно мирские, но крайне полезные правила гигиены.

В доме Мойши Шленкера круглый год поддерживался строгий порядок, и тем не менее во время предпраздничной уборки госпожу Байлу Шленкер иногда ожидали сюрпризы, особенно когда она принималась за комнаты детей. Вздыхая и охая, она каждый раз натыкалась на многочисленные немецкие книги, непонятный шрифт которых вызывал у нее глубокое недоверие. Рассмотрев и протерев каждую, она раскладывала их на те же места. Вообще в еврейских домах в последние годы стало появляться слишком много чуждых предметов, так что никогда не знаешь, на что можно наткнуться в очередную уборку.