Сэмми Гронеманн - Хаос

— А как можно по показаниям двух новых свидетелей казнить двух первых? — вмешался один из талмудистов. — Тут два свидетеля, там два свидетеля: двое против двух. Кто может подтвердить, что оба новых говорят правду? Может быть, они лгуны, а первые двое дали верные сведения?

— Правильно! Истинно так! — раздался хор голосов.

— Хороший вопрос, — одобрил Мойша Шленкер и сдвинул картуз на затылок. — Но не новый. Это толковали многие мудрецы: Раши и другие тоже. Дело вот в чем: каждый из первых двух свидетелей был опрошен по отдельности, так что второй не слышал, что говорит первый; теперь два других свидетеля, новые против каждого из первых, так что получается всегда двое против одного — вот так надо разводить. Но лучше посмотрим, как об этом говорит Раши!..

— У меня еще есть вопрос! — крикнул кто-то с другого края стола. — Вы, реб Мойша, говорите, что закон устанавливает: если один из лжесвидетелей умрет, другой не может быть казнен. Вот я спрашиваю: а что, если один свидетель убьет второго? Идут они на казнь, и по дороге один берет камень и убивает другого, должен ли он быть помилован? Тем, что убил другого, освободится сам? Эй, может такое быть?

Поднялся недовольный гул.

— Реб Хаим! — неодобрительно покачал головой Мойша Шленкер. — Что за вопросы? Чем он поможет себе? Тогда его казнят за убийство другого. Нет, это не вопрос. Итак: у нас два свидетеля против двух других, на самом же деле мы имеем два раза по два свидетеля против одного.

— Реб Мойша! — снова крикнул Хаим, обиженный столь резкой отповедью. — Ваш ответ — не ответ. Раз он убил второго свидетеля, то не может быть казнен! Это не убийство!

Всеобщее недовольство направилось на Хаима, который, встревая со своими вопросами, мешал работе мысли каждого.

— А почему нет? Почему это не убийство? — сдержанно спросил Мойша Шленкер.

— Потому что написано: кто совершает убийство, тот сокрушает жизнь; но кто убивает мертвого или того, который почитай что мертвый, того, кто лежит на смертном одре, чья жизнь обречена и спасения больше нет — кто убивает такого человека, тот не совершает убийства. У нас ведь здесь человек уже обречен на казнь, он уже на пути к месту казни, для него больше нет спасения, он считай что мертвый! Как тогда можно казнить другого, если он не убивает? Ведь он убивает мертвого!

Реб Хаиму удалось привлечь всеобщее внимание к своему вопросу. Все уставились на него, и только возобновившееся раскачивание выдавало интенсивность их мыслительной деятельности.

Мойша Шленкер онемел и, озадаченный, лишь подтвердил сказанное:

— Все верно! Тот, кого ведут к месту казни, уже почитай что мертвый — он мертвый — он мертвый — мертвый! Кто того убьет, не совершит убийства — не совершит убийства, следовательно, он свободен. И казнить его из-за ложных показаний тоже нельзя, поскольку нельзя казнить одного свидетеля из двух. Он снова свободен, это так! Реб Хаим прав, он свободен. Если один лжесвидетель убьет второго лжесвидетеля, он освобождает себя!

Поднялся невообразимый шум:

— Это невозможно!

— Преступник не может освободить себя тем, что совершит другое преступление!

— Закон не может такого полагать!

Неожиданно Мойша Шленкер ударил по столу:

— Тихо! Спокойно! Я знаю! Как объясняет нам положение дел реб Хаим? Второй свидетель, говорит он, — мертвец или почитай что мертвец, потому как уже на пути к месту казни. Но ведь и первый лжесвидетель поставлен в те же условия — обоих ведут на казнь. Оба, считай, лишились жизни. Сейчас первый убивает второго — убивает второго — и тем самым освобождается, так ведь? А теперь: если один это может, то может и другой — и другой может — второй свидетель мог бы убить первого — тогда он стал бы свободен! Итак?

Он сделал внушительную паузу и торжествующим взглядом обвел всех по кругу.

Все затаили дыхание и в напряжении выпрямили спины.

— Итак! — наконец продолжил Мойша. — Итак, у другого тоже было средство освободиться, то есть он еще не мертвец — не мертвец — он не мертвец, а живой. Таким образом, первый свидетель убил бы живого, совершил бы настоящее убийство, и как убийцу его можно казнить, и ничего ему не поможет! Вот в чем дело!

Вокруг стола разнесся вздох облегчения. Все уважительно закивали: «Светлая голова, острый ум у реб Мойши Шленкера». Один реб Хаим остался недоволен.

— Мне так кажется, — сказал он, — вопрос остался без ответа. Если все так, как говорит реб Мойша, что первый лжесвидетель убил второго, и все напрасно, и он все равно будет казнен, то и второму свидетелю ничего не помогло бы, и он был бы казнен. Итак, у него нет средства, чтобы освободиться — то есть он в любом случае потеряет жизнь. Тогда он снова становится почитай что мертв, и первый свидетель не убивал живого. И он опять свободен!

— Тогда у этой истории не будет конца! — раздраженно воскликнул Мойша Шленкер. — Свободен — должен умереть, должен умереть — свободен! Трудный случай!

Вся честная компания за столом снова погрузилась в тягостные сомнения.

Человек в одежде извозчика с длинным кнутом в руке, который уже давно топтался в дверях, подошел ближе и застенчиво спросил, не пора ли совершать дневную молитву, а то у него дрожки во дворе ждут.

Это послужило сигналом к тому, что настало время сделать перерыв. С тяжелыми головами все поднялись и встали к восточной стене на минху.

— Может, из соседней комнаты еще кто-то захочет присоединиться к молитве, — предположил крайний и тихонько приоткрыл дверь. И тут же захлопнул ее снова. — Знаете, о чем они там говорят? О погромах, о самообороне! Тоже мне, важный вопрос! Ох уж эта молодежь!

Пастор Боде, желая оценить, правильно ли поняты слова его проповеди и дошли ли они до сердца, с церковной кафедры обвел взглядом лица стариков. Люди молодые и постарше сидели на своих скамьях одеревенело, с застывшими минами и без всякого выражения глаз.

Обычно старики время от времени одобрительно кивали. Правда, это происходило каждое воскресенье без исключения, так что такое согласие иногда вызывало у него подозрение, и он спрашивал себя, не стало ли это машинальной привычкой, ничего не говорящей о воздействии его проповедей на паству.

Это воскресенье принесло ему в некотором роде утешительное сознание того, что он был неправ. На этой проповеди он впервые не увидел ободряющих киваний — впервые с начала его службы в Борычеве. Случилось это ближе к концу проповеди. Он говорил о пасхальном звоне, который с многочисленных колоколен не только созывает верующих на молитву, но и разносит радостную весть о Христовом Воскресении. И пока он говорил, что эти колокола возвещают о любви всем христианам, будь они протестанты, будь католики, греческие или римские, головы стариков качались в привычном темпе. Но когда, набравшись духу, пастор провозгласил возвышенным тоном, что такой же любви заслуживает и народ, из которого вышел Спаситель, — еврейский народ, по церкви явственно пронеслось волнение. А когда он подверг осуждению разжигателей вражды и застрельщиков бесчинств, повисла мертвая тишина — казалось, все даже затаили дыхание. И ни одной сочувственной улыбки!