Сэмми Гронеманн - Хаос

— Я иду с тобой! — заголосила фрау Мария. — Я с тобой!

— Невозможно! В таком взъерошенном виде тебе нельзя показаться на улице! Самое позднее через час я буду дома. Вы можете быть совершенно спокойны, как, впрочем, и я.

На самом деле спокойствия он не чувствовал, хоть не подавал виду. У входной двери топтался полицейский. Когда пастор прошествовал мимо него, он небрежно козырнул, глядя исподлобья. Боде крепче сжал рукоятку зонта и направился через улицу, с каждым шагом в нем крепло чувство собственного достоинства. Возможно, он призван донести до власть имущих светоч правды и разума.

На опушке губернаторского сада мелькнул пестрый костюм няни его дочери. Он отвел взгляд и резко обернулся — полицейский шел в полсотни шагов позади него. Он заспешил к особняку губернатора.

Швейцар, кажется, поджидал его. Не задавая вопросов, он пропустил его в просторный вестибюль, совершенно пустой. В углу перед большой иконой горела лампада. Лакей пересек холл и скрылся за одной из дверей, почти сразу появился снова, проплыл мимо пастора, даже не удостоив его внимания, и вышел наружу.

Боде встал у окна и позволил взгляду блуждать по саду, по дорожкам бульвара и дальше, где виднелся краешек его дома. Как бы он хотел снова оказаться в его уюте!

Ждал он долго и с каждой минутой ожидания все больше нервничал.

Внезапно в вестибюль тяжелым шагом ступили два крепких жандарма с окладистыми бородами. Окинув Боде мрачным взглядом, они остановились у дверей. Через какое-то время из задних комнат вышел полицмейстер Куяров, искоса глянул на пастора, едва приметно поклонился и принялся что-то назидать подчиненным. Все трое не спускали с него глаз. Вдруг за дверью коротко и пронзительно позвонили. Куяров бросился внутрь, вскоре вышел, остановился, придерживая дверь, и махнул пастору.

Боде взял себя в руки, двинулся навстречу, переступил порог. Дверь за ним с шумом захлопнулась.

Он оказался наедине с представителем власти.

Губернатор стоял за массивным письменным столом. В белом мундире с золотыми пуговицами он выглядел импозантно. Опершись ладонями о столешницу, он буровил вошедшего маленькими глазками из-под кустистых бровей. Немного наклоненная вперед голова сверкала лысиной, раздвоенная борода вздымалась на груди. Боде почтительно поклонился. Губернатор не шелохнулся.

Выдержав паузу, он внезапно сменил окаменелую мину на широкую улыбку и с распростертыми объятьями вышел из-за стола:

— Мой дорогой пастор! Как я рад видеть вас у себя! Садитесь, садитесь, давайте мило поболтаем!

Губернатор не спеша раскурил папиросу.

Выпустив клуб дыма, он небрежно пододвинул портсигар посетителю и вальяжно откинулся на высокую спинку кресла.

Боде сконфуженно поблагодарил.

— Итак, любезный господин пастор, — сердечно начал беседу губернатор, — как я уже сказал, рад видеть вас в моем доме. До сей поры я уклонялся от знакомства с вами. Честно признаться, я неплохо знаю Германию и немцев и не знал, дитя какого духа вы. Сегодня, после вашей проповеди, — дело другое. Я в восхищении встретить на моей земле немца, да еще высокообразованного, с такими либеральными взглядами — нет, правда, восхищен и поражен!

Пастор Боде смутился донельзя. Губернатор передвинул свое кресло к примостившемуся на краешке стула пастору и хлопнул его по колену, лукаво заглядывая ему в глаза.

— Видите, я хорошо осведомлен. Я всегда и во всем хорошо осведомлен. Итак, вы приготовили мне приятный сюрприз, должен вам сказать. Тот, кто вроде меня был свидетелем Коницкого дела в Германии, знает, как широко там распространены глупые суеверия о кровавых небылицах. Я знавал многих ваших, так сказать, образованных, которые свято верят в ритуальные убийства. У нас такие вещи немыслимы. В вас, немцах, слишком глубоко укоренился антисемитизм. Вы же варвары!

Он снова хлопнул Боде по колену, излучая такую покровительственную любезность, что обижаться на него было невозможно.

— Ваше превосходительство, — промямлил окончательно запутавшийся пастор. — Наша немецкая культура…

— Ах, идите вы с вашей немецкой культурой! — на этот раз ради разнообразия губернатор шлепнул его по плечу. — Мы же с глазу на глаз! Беседуем по-дружески. Ваша, с позволения сказать, культура — не что иное, как одно лишь высоколобое начетничество! Вы, немцы, не обладаете ничем, кроме того, чему обучились. У вас есть разная техника, производство, организация и черт-те что еще. Каждый извозчик у вас читает газету и лезет в политику. У нас такого, слава Богу, нет! Но! У нас есть культура, как, кстати, и у евреев. Ну, у них кроме того есть еще знания и образование — хреновина, которая у русских не распространена. К счастью! Что может выйти из всеобщего образования? Только недовольство да растущие потребности. Счастливее от этого еще ни один народ не сделался! Поэтому в России должно оставаться все как есть. Поэтому евреи здесь — угроза, и допустимо им противодействовать. Но ненавидеть евреев — не значит презирать евреев. Такого среди русских не водится. Ваш Бисмарк изобрел антисемитизм, ваш Штекер основал антисемитское движение в Берлине! Ваши замечательные теории время от времени переводятся в весьма осязаемые действия, после того как из Германии антисемитизм начали импортировать. Но образованных русских, впавших в маразм вроде веры в ритуальные убийства, вы не найдете. Ни одного! Даю вам слово!

— Ваше превосходительство! — беспокойно заерзал Боде, пытаясь собраться с духом. — С одной стороны, меня несказанно радует наше взаимопонимание в вопросе ритуальных убийств, но, с другой стороны, я, будучи немцем, не могу принять некоторые ваши взгляды безоговорочно. Как раз у нас в Германии евреи пользуются полным равноправием и…

— Ах, равноправием?! Только при условии, что они откажутся от своей веры и всего еврейского, только тогда! Вы деморализуете тех немногих евреев, что у вас там есть, и вот они уже стыдятся собственной самобытности и стараются встроиться в ваше общество вроде какой-то особой церковной общины. Тут уж хвала моим дорогим русским евреям! Они хоть людишки с характером!

— Ваше превосходительство, могу я сказать откровенно? — Боде более или менее удалось собраться с мыслями.

— Я прошу вас об этом, мой дорогой друг! — сердечность губернатора перехлестывала через край. — Только откровенно, только свободно — как я! У нас ведь дружеская беседа! Я сейчас вам не начальник — просто человек, радующийся возможности доверительно обменяться мыслями с образованным и либеральным собеседником.

— Хорошо. Тогда без обиняков. Я чрезвычайно поражен. И не только тем, что столкнулся здесь с такими воззрениями, которые для меня новы и пока что непонятны, но до сих пор я считал русских по большому счету фанатичными антисемитами…