Сэмми Гронеманн - Хаос

— Ах, как мало нас знаете, вы, немцы! — губернатор шутливо укоризненно покачал головой.

— Но прежде всего… Мне обрисовали ваше превосходительство как ярого антисемита. И вдруг я слышу, что взгляды, которые я сегодня выразил в своей проповеди, не только не вызывают неудовольствие…

— Неудовольствие? Да что вы! Я впечатлен! Вдохновлен!

— Так вот! Я всем сердцем радуюсь похвале, которую вы воздали моей проповеди, и обещаю впредь служить в том же духе для…

— Минуточку! Не столь поспешно! Угоститесь же папиросой! Что, нет?.. Итак, ваша проповедь. Наши воззрения полностью совпадают, как я уже выразил, но правильно ли обнародовать наши просвещенные взгляды с церковной кафедры, это еще вопрос!

— Разве не в том долг моего служения, чтобы вести к свету паству? Особенно теперь, когда все вокруг говорят о погромах?

— Кто говорит о погромах? Какие погромы? Здесь? В моем городе? Кто наплел вам таких небылиц? — губернатор изобразил безграничное удивление, переходящее в возмущение.

Пастор Боде неуверенно посмотрел на него.

— Все говорят. Повсюду. Даже намекают, что сам господин губернатор…

— Вот видите, сколько коварства в людях! — губернатор казался уязвленным в самое сердце. — Как это печально! Но вы-то теперь меня знаете! Говорю вам, если здесь и дойдет до погрома — избави боже, конечно — но исключать ничего нельзя, — то смута может подняться только с немецкой стороны.

— Значит, до этого никогда не дойдет! — запальчиво воскликнул Боде. — За свою паству я ручаюсь!

— Не говорите столь категорично, дорогой господин пастор. За себя-то трудно ручаться. Но если уж вы такого мнения, к чему тогда ваша проповедь против погромов? Зачем подставляться излишними комментариями? Кто неволит вас занимать какую бы то ни было позицию? Вы противопоставляете себя всеобщему настроению ваших же соплеменников и бежите впереди событий. Пусть все идет своим чередом. В конечном счете, что ни делается, все к лучшему. Время от времени волна погромов прокатывается по России. Да боже ты мой! Чернь ищет выхода своим звериным инстинктам. Мудрый правитель должен о том печься, чтобы страсть к разрушению не нанесла непоправимого ущерба и не уничтожила краеугольные ценности. На кого же должно нацелиться это исступление? На церковь? На государство? На правительство? Дорогой друг, мы ведь беседуем с глазу на глаз? Мы-то с вами знаем прочность этих институтов. Выдержат они мятежный штурм? Да рухнут они! Стоят-то на полом фундаменте! Евреи — совсем другое дело. Они выдержат и огонь, и натиск. Уж тысячи лет каким только гонениям они ни подвергались, какие погибельные силы ни обрушивались на них! А они все выдержали, не сдали на милость врага свою сущность. Так что пусть уж лучше эдакий вандализм отведут от нас евреи. Noblesse oblige! [12] Положение обязывает! ( франц. ) Они и это, и еще не такое выдержат, сохранив себя. Да что там говорить, еще и выиграют в душевной стойкости. Вы, в Германии, с вашим хваленым равноправием рушите барьеры, которые сохраняют евреев от полного растворения, от потери себя. Погромы и дискриминационные законы — они, по сути дела, великое благо для евреев. Жизнь племени спасается ценой нескольких жертв погрома. Должен я этому противиться? Имею на это право? Имеете вы право? В угоду отдельным личностям принести в жертву целый народ? Нет, нет и нет, мой друг! Мы должны усмирять наши личные эмоции. Думать о всеобъемлющем! Мы защищаем нас и нашу культуру и при этом, если взять в общем и целом, не наносим евреям ни малейшего вреда.

— Ваше превосходительство изволит шутить? — помолчав, подал голос Боде. — Не могу поверить в серьезность подобной дедукции.

— Воля ваша, хотите верьте, хотите нет, господин пастор. Да уж придется! — с нажимом произнес губернатор.

Он внезапно встал во весь свой исполинский рост и сверху вниз многозначительно посмотрел в глаза пастору, не смевшему подняться со своего стула — так близко нависал над ним губернатор.

— Вам надобно научиться не упускать из виду целостный замысел. В России все подчинено великой русской идее, всё — и евреи, и немцы. Мне будет искренне жаль, если моя безмерная терпимость по отношению к лютеранской церкви приведет к взаимонепониманию.

Еще несколько секунд он не отводил свой тяжелый взгляд, потом не спеша повернулся и прошелся из угла в угол. Остановившись возле сбитого с толку бледного Боде, который за эту молчаливую паузу успел подняться, настоятельно порекомендовал:

— Господин пастор, вы же настоящий немец, так подумайте как немец о своем долге! Не смущайте вашу простодушную паству! Каждый немец в душе антисемит, не исключая и вас, конечно. И вас, да! Ваши принципы идут от головы, а не от сердца. К той просвещенности, той свободе духа, которая есть у нас, вы решительно не способны, равно как и к широте нашей натуры и наших взглядов. В решающий момент лично вы определенно будете способны поверить в небылицы о ритуальных убийствах и готовы подстрекать к погрому!

Боде потерянно озирался, не зная, что ответить на такую неслыханную инсинуацию.

— Господин пастор, — невозмутимо продолжал губернатор, жестом отсекая всяческие возражения, — я говорил с вами откровенно, как истинно русский человек. Я прошу вас — я, губернатор, — лютеранского пастора! В следующее воскресенье вы с церковной кафедры провозгласите — нимало не поступаясь своими воззрениями на христианскую любовь, — что исполнены величайшего доверия к правительству, что вы убедились: царское правительство руководствуется в своем отношении ко всем подданным принципами справедливости и мудрости, и что каждый, кто осмеливается оценивать или критиковать мотивы и действия властей, совершает предосудительную дерзость.

— Я не могу и не буду проповедовать подобное! — твердо возразил Боде.

— Я дал вам дружеский совет. Ваше дело, следовать ему или нет, — коротко отрезал губернатор.

Его губы поджались, из-под густых бровей пара угрожающих глаз метнула в пастора молнии. И так же внезапно грозное выражение лица сменилось благосклонной, почти добросердечной миной.

На прощанье губернатор пожал Боде руку и проводил его через весь вестибюль до парадных дверей. Жандармы вытянулись в струнку и взяли под козырек.

Уже в открытых дверях губернатор остановился и с улыбкой спросил:

— Там на аллее ваша дочурка? Ее узнаешь издалека по пестрому костюму няни. А еще дети у вас есть?

— Нет, Берта наша единственная.

Улыбка губернатора стала шире.

— Итак, господин пастор, — он перешел на деловой тон, — одно могу сказать вам в утешение: если с немецкой стороны не будет подстрекательства к погрому, то дело до того и не дойдет.

Губернатор попрощался, приветливо склонив голову, и смотрел вслед своему посетителю, пока тот шел по дорожке к высоким чугунным воротам. Боде испуганно вздрогнул, когда у него за спиной раздался зычный окрик губернатора на русском. Оказалось, приказ предназначался постовому со стороны улицы. Тот заполошно нырнул в свою будку, выскочил и, когда Боде выходил за ворота, встал перед ним во фрунт, крепко сжимая ружье.