Сэмми Гронеманн - Хаос

Тем не менее он храбро продолжил наставлять свою паству:

— Кто проповедует ненависть, лишает себя права называться христианином. Учеников дьявола узнают по делам их. Заклятый враг рода человеческого, отец лжи, соблазняет слабых безумными кровавыми сказками, что есть обман и клевета. Мы пришли в этот мир, чтобы нести учение о любви. И как же евреям, которым мы хотим указать путь к спасению, поверить нам, ежели мы, которые называют себя апостолами любви, проповедуем ненависть?

Он закончил молитвой о том, чтобы Господь во веки веков хранил общину от духа злобы и лжи и чтобы дал всем мужества бороться против ненависти и клеветы.

На сей раз, покидая кафедру, он не услышал привычного приглушенного одобрительного рокота, выражавшего уважение и признательность. Теперь прихожане оживленно шушукались, пожалуй, куда громче, чем подобает в Божьем храме. И как только служба кончилась, все толпой ринулись к выходу. Снаружи образовались группы и группки, в которых возбужденно обсуждали проповедь.

Когда пастор с супругой и Штрёссером вышли из церкви, все разговоры стихли, прихожане вежливо обнажили головы, но ни один не подступил, как раньше, чтобы пожать руку или высказать особую благодарность за проповедь. Задумчиво и молча все трое проследовали к пасторскому дому.

Фрау Мария сразу заспешила на кухню приготовить обед, на который Штрёссер был когда-то зван раз и навсегда, а мужчины удалились в кабинет наслаждаться сигарой. Не говоря ни слова, они долго пускали дым. Наконец пастор проронил, чтобы растопить лед:

— Кажется, мною остались недовольны! — И добавил, немного шутливо, но не слишком уверенно: — Ну, выкладывайте, что думаете!

— Не хочется заводить прежний разговор, — поморщился Штрёссер. — Вы меня не послушали, поступили по своей воле. Дай Бог, чтобы вам это не аукнулось.

— Опять стращаете? Это волнует меня меньше всего, — отмахнулся Боде.

— И все-таки я не простил бы себе, не предупреди я вас. Несомненно, в этот самый момент губернатору уже доносят о содержании вашей сегодняшней проповеди.

— Губернатор слишком важная персона, чтобы заботиться о проповеди какого-то немецкого пастора маленькой общины, — скептически улыбнулся Боде. — Впрочем, я был бы только рад, если он хотя бы так услышал слово истины. И собственно, почему он должен держать на меня зло? Как я слышал, он образованный человек. Даже учился в Германии.

— На это не стоит полагаться. Он автократ, самодержец, как пишут в книгах. Иван Грозный провинции. Лично против вас он вряд ли предпримет какие-то прямые действия, как против непокорного крестьянина. Однако у него достаточно возможностей сильно осложнить вам ваше служение, если вообще не сделать невозможным.

— Конечно, он может меня выслать, но вряд ли на это отважится!

— Я тоже в это не верю, возникли бы осложнения. Но имейте в виду, он способен на любую низость и жестокость! С вас семь шкур сдерут, будто вы его крепостной, а вас, похоже, это не тревожит. В прошлом году он шесть недель держал девочку в темном подвале, так она оттуда вышла полоумной.

— Теперь вы пугаете меня страшными разбойничьими историями! — досадливо усмехнулся Боде. — Поживем — увидим!

— Что ж, воля ваша. Но я упрекаю себя, надо было настоятельнее отговаривать вас от этой проповеди. Честно признаться, я не думаю, что такой ничтожный эффект стоит больших рисков.

— Знаете что? Есть вещи, которые волнуют меня больше, чем ваш провинциальный тиран! Это моя община. Видит Бог, я говорил сегодня от всего сердца, и именно сегодня натолкнулся на полное непонимание.

— Вы не должны слишком многого требовать от людей!

— Слишком многого? Я проповедовал не что иное, как деятельную любовь к людям, как обыденное проявление христианства.

— Но сегодня вы поставили их перед конкретной дилеммой. Видите ли, господин пастор, против идеалов никто ничего не может возразить. Кто не хочет сбежать на часок от серых будней к Небесам? Но он так же счастлив вернуться на землю, в привычную реальность и радуется, что Небеса остаются на порядочном расстоянии.

— Что это значит?

— Что будний день — не воскресенье, что у ваших овечек нет крыльев, что люди — не ангелы. Оказывают почтение апостолам и святым, но занемогли бы, узнай они, что и сегодня те бродят среди верующих.

— У вас нет веры, Штрёссер!

— Веры в кого? В Бога или в людей? Гораздо больше тех, кто верит в Бога, чем тех, которые верят в людей!

— О чем вы опять?

— Вы знаете святого Криспина? А хотите с ним познакомиться наяву? Он живет здесь, у реки, в старом Рыбном переулке. Там, в сырой конуре, он латает башмаки. Здесь, в местечке, вы тоже найдете кучу апостолов, которых легко узнаете по родовому сходству: одно лишь их существование действует провокативно. В них вы найдете воплотившимися все ваши христианские идеалы: целомудрие, любовь к ближнему, жизнь в святости, блаженная нищета, жертвенность, мученичество.

— Но если среди здешних иудеев есть такие идеальные люди, как вы утверждаете — а вам как ярому антисемиту можно верить на слово, — то, должно быть, очень легко найти к ним путь христианской любви.

— Как бы не так! Именно эти люди и вызывают особую неприязнь, поскольку они есть по сути святые, а не человеки. Они смущают!

— Смущают? Если они соответствуют вашему описанию, то их можно назвать истинными христианами!

— Все дальнейшее можно прочитать у Лессинга в «Натане Мудром»! Мы же, нормальные люди, не хотим видеть наши идеалы, воплощенные в сапожниках и портных. Мы можем воспринять только их раздельное существование; а уж потом, когда пострадавших причисляем к богам или святым, это для нас безопасно. Еще милее нам, если мученики в юности хорошо погрешат — одна и та же история во всем католическом предании! Сначала грешник, потом совершенный человек, затем мученик и под конец причислен к лику святых. Вот для тех Небо, а нам земля. Нераспятый святой среди нас оскорбляет наше естественное мировосприятие и пробуждает враждебные чувства.

— Уму непостижимо! — схватился за голову Боде. — Значит, и ваш замечательный губернатор будет прав, если засадит меня с моими идеями в кутузку, так, да?

В дверях появилась фрау Мария, бледная и встревоженная.

— Там от губернатора! — сдавленно прошептала она. — Полицейский. Тебя немедленно вызывают к нему. О, Йоганнес!

Она с рыданиями бросилась ему на шею. Боде, не веря собственным ушам, растерянно уставился на Штрёссера. Тот тоже выглядел перепуганным.

— Ничего не поделаешь, — пастор мягко высвободился из объятий жены. — Подай мне выходной сюртук. Не съест же он меня! К обеду вернусь. Господин доктор, надеюсь, вы составите компанию моей благоверной, пока меня не будет?