Сэмми Гронеманн - Хаос

Боде вежливо поднял шляпу.

С бьющимся сердцем кандидат Остерман поднимался по узкой пыльной лестнице заднего корпуса. Низенькое газовое пламя и сейчас, еще до полудня, тускло освещало темную лестничную клетку и бросало слабый свет на замызганный указатель:

Редакция «Горна»

2-й этаж.

Слово «этаж» было несколько раз жирно зачеркнуто и сверху большими буквами написано: «бастион». Лучше и не выразишь, что этот путь ведет в цитадель непреклонных защитников всего немецкого и неколебимых истребителей всего инородного.

Конечно, кандидат Остерман, неверным шагом взбираясь по лестнице, тщательно оберегая свое черное пальто от неминуемого соприкосновения с облезлыми белеными стенами, не был в состоянии оценить таких тонкостей. Впервые ему довелось ступить под своды тех чертогов, где восседали мужи, представляющие — и во многом формирующие — общественное мнение. Теперь ему предстояло встретиться лицом к лицу с мужественными бойцами передовой христианско-германских ценностей, в этом объевреенном вавилонском столпотворении, которые первыми принимали на себя натиск битвы с надвигающейся погибелью и гласом трубы разрушали стены языческой крепости, где жрецы Ваала молятся идолу Мамоны.

С робостью и пиететом отважился он послать в редакцию свою рукопись «Развращающее влияние евреев». Сам себя он, конечно, тешил, что работа неплоха. Несколько грешила ученостью и избытком цитат из уже напечатанных статей по этой теме. Он тщательно проштудировал литературу по данному вопросу — разумеется, только ту, где авторы строго придерживались антисемитской направленности и давали гарантию достоверности фактов и независимости суждений. Он сделал выборку из Юстуса Бримана и Ролинга и углубился вплоть до Эйзенменгера с его «Разоблачением иудаизма» [13] Юстус (Аарон) Бриман (1859–1934) — крещеный еврей, антисемитский писатель. Помогал Ролингу в составлении его памфлетов. Август Ролинг (1839–1931) — немецкий католический богослов, был профессором в университетах в Мюнстере и Праге, автор ряда антисемитских книг. Иоанн Андрей Эйзенменгер (1654–1704) — богослов, писатель; в книге «Разоблачение иудаизма» (1700) подверг резкой критике Талмуд, исказив основные положения и цитаты. — Примеч. ред. . Композиционно работа была выстроена по накатанной схеме, основу которой составляли его школьные сочинения в гимназии в Пробствайде и которую он требовал соблюдать также и от своих учеников, рассуждали ли они о том, почему Рейн является любимой рекой немецкого народа, или выстраивали параллели между композицией «Орлеанской девы» и «Анабасиса» Ксенофонта. Итак, его работа была не лишена умеренного речевого пафоса и скупо выраженного воодушевления в конце каждого раздела, которое не может не учитывать автор или оратор, рассчитывающий на психологическое воздействие. А тщательно отобранные стержневые понятия, демонстрирующие тевтонскую решительность, напоминали, как с гордостью говорил сам себе Остерман, стиль Мартина Лютера. Он даже выписал целый ряд крепких словечек и выражений и систематизировал их в таблицу по ключевым словам, откуда мог просто черпать, когда его одолевало творческое рвение, чтобы передать переполнявшие его чувства.

По настоятельной просьбе Леи кандидат Остерман задвинул свое творение в дальний ящик стола, пока еще надеялся на стипендию. Но к вечеру того дня, когда состоялось заседание попечительского совета и по его окончании Лея сообщила ему результат, он, долго не рассуждая, собственноручно отнес рукопись на Линденштрассе и опустил ее в почтовый ящик «Горна» вместе с сопроводительным письмом. Удалялся он оттуда гордым уверенным шагом, как человек, наконец-то изливший давно сдерживаемую ярость на всю эту еврейскую камарилью. Его злоба на этот народишко, отягченный столькими грехами со времен Голгофы, по меньшей мере удесятерилась в свете последних событий с отказом ему в заслуженной стипендии.

Распиравшее его возвышенное чувство вскоре улетучилось, и уже вечером того дня ему стало ясно, какой непомерной дерзостью с его стороны было рассчитывать на то, что его работу примут. Сколько известных и уважаемых людей обивало пороги «Горна», лишь бы увидеть творение своего пера напечатанным в нем.

Небожители, царствовавшие в этой небесной канцелярии, могли выбирать лучших из лучших. Станут ли они, коим дано вершить судьбы, распоряжаться жизнью и смертью, тратить досуг на чтение его рукописи? Могут ли они, чье время и служение принадлежат обществу и отечеству — да, могут ли они расточать свое драгоценное время на чтение всякой поступающей пачкотни? Сколько плевел громоздится там! Могут ли, должны ли они жертвовать бесконечные часы, чтобы — возможно! — найти одно зерно?

Однако уже через несколько дней Остерман получил по почте уведомление с предложением срочно явиться в редакцию «для личных переговоров касаемо любезно присланной статьи».

И вот теперь, едва ли пару часов спустя после получения открытки, он стучал в двери «рая». Он ощущал величие момента, здесь и сейчас для него открывались новые рубежи его жизни: через несколько секунд он войдет в круг сиятельных духов, с которыми надеялся плечом к плечу пуститься в новый крестовый поход.

— Вой-ди-те!

Остерман собрался с духом и нажал на ручку. Дверь туго поддалась и внезапно распахнулась во всю ширь. Ошалевший, с шляпой в руке, которую предусмотрительно снял, перед тем как постучать, он застыл в дверном проеме. У него потемнело в глазах, к тому же ослепленных ярким светом, так что прошло немало времени, прежде чем он освоился в пространстве и начал различать фигуры присутствующих.

Впрочем, двое находившихся в комнате не обратили на него ни малейшего внимания. Они были чрезвычайно заняты. Остерман бросил заполошный взгляд на табличку, прикрепленную ко все еще открытой двери, чтобы убедиться, что он на самом деле ступил на порог святая святых «Горна», и снова оцепенел.

— Дверь, черт побери! — рыкнул тот же скрипучий голос, которым посетителя приглашали войти.

Остерман, вздрогнув, послушно и поспешно выполнил приказ. Он изо всех сил старался разглядеть лицо обладателя львиного рыка, но эта личность была представлена только нижней частью брюк в крупную клетку и громадными желтыми ботинками, а сверху серо-зеленым рукавом с большущей когтистой лапой. Плотные клубы дыма, порывами сгущавшиеся в воздухе, позволяли предположить область рта. Все остальные члены курильщика были заслонены рыжеватой блондинкой неопределенного возраста, удобно расположившейся на его коленях, как в кресле с подголовником в виде серо-зеленого рукава. На широком столе, заваленном кипами бумаг и газет, придвинув стопку книг, она разложила открытую тетрадь, в которой стенографировала то, что надиктовывал сиплый голос.