Сэмми Гронеманн - Хаос

— Где они изучают вещи, бесполезные в жизни!

— Может быть, в этой скоротечной жизни, в фантомной жизни они и бесполезны — зато нужны в подлинной полнокровной жизни по возвращении в землю предков. Народ образован и готов в любой момент, вернувшись в Палестину, возобновить развитие, которое было когда-то прервано. Вот тогда их сорт образования, обостряющего духовные и мыслительные способности каждого, с легкостью вооружится новыми знаниями, необходимыми для борьбы за существование и для сотрудничества с другими государствами в мире. Да вы и сами знаете, что евреи как никто приспосабливаются к жизни. Возьмите пример моего друга-математика, о котором я вам рассказывал.

— Хорошо. Но почему же все они не следуют этому примеру? Почему не следует народ как целостность?

— Народ как целое только выжидает подходящий момент. Это и есть его ежедневная молитва: освобождение. Когда в один прекрасный день произойдет эмансипация…

— Только произойдет?

— Я говорю не о пресловутой «эмансипации евреев», тех евреев, которые отреклись от своего еврейства, а об эмансипации еврейского народа. Когда еврейский народ станет равноправным среди других народов…

— Сионистская мечта!

— Мечта еврейского народа на протяжении тысячелетий, с тех пор как была разрушена его государственность! Сон Спящей красавицы, если хотите. Когда изгнанию придет конец, жизнь во всем ее многообразии продолжится с той точки, где она была прервана.

— А сейчас все-таки сон? Ни жизни, ни развития!

— Да поймите же вы, именно он и объясняет чудо сохранности народа! Национальный инстинкт уберег евреев от того, что в своем рассеянии по миру они начнут развиваться в различных направлениях, сообразно окружающей среде, и потеряют основы взаимосвязанности. Еврей из Лодзи и еврей из Чикаго предпочли законсервировать свои жизни в старых, но общих формах, чем, приноровляясь к месту и времени, стать чуждыми друг другу, а чужую жизнь прикинуть на себя. Не сегодня завтра они примутся за совместную работу.

— Возможно, вы и объяснили цель и смысл своеобразной культуры гетто, но так и не нашли ответа на мой вопрос! Что за польза человечеству от этой закапсулированной недоступной культуры, пока она остается герметично закупоренной?

— Вот оно: «пока она остается»! То, что культура Европы много выиграла от того капельного вливания из давно уже негерметичного резервуара — в этом мы, кажется, сошлись. И эмансипация, фальшивая или ничтожная, как я ее называю, делает это очевидным. Польза, однако, не связана со сломом самого резервуара, а с опасностью, что он опустошится и источник силы иссякнет. Поэтому сейчас самое время для подлинной большой эмансипации, для условий, при которых еврейский народ получит возможность свободно жить и творить, как другие народы.

— Вы верите в такую возможность?

— Я уверен в ее осуществлении! Когда проклятие безработицы будет снято с еврейского народа, когда достижения евреев будут признаны еврейскими достижениями, когда проявится его исконная сила — другими словами, когда на карте появится еврейская национальная родина, где смогут свободно развиваться творческие силы евреев, — тогда станет очевидным, что невозмутимая, упорная работа в гетто на протяжении столетий была не напрасна. Только тогда будут подняты на поверхность скрытые сокровища — для всего человечества.

— Итак, еврейское государство?

— Можно и так, если угодно. Ибо так называет его создатель современного движения доктор Герцль. Но имейте в виду, что понятие «государство» слишком расплывчато. Оно не обязательно должно соотноситься с изоляцией, недоверием к другим, милитаризмом и насилием. Поразмыслите о том, что в древнееврейском государстве чужие были полностью равноправны, что законодательство было социально направленным, что в Иерусалимском храме приносились жертвы за всех народов Земли. Римляне разрушили Иерусалим, и римский дух правит до сих пор. Но я верю, исход битвы не решен окончательно во времена Тита. Дух древнего библейского народа поднимается в наши дни!

Он умолк и засмотрелся в окно.

После долгого молчания Хайнц задумчиво проговорил:

— Странно! Я много моложе вас, но не испытываю душевного порыва, чтобы поверить в такое развитие событий. Сионизм, может, и прекрасная мечта, но правомерно ли требовать от народа, требовать от каждого отдельного человека пожертвовать благополучием и преуспеванием безоблачного настоящего ради одной надежды?

— Еврейский народ делал это в бесчисленных поколениях — в этом доказательство его призвания! Все слабое в ходе времен поддалось искушениям. Что осталось неколебимым, так это отбор сильнейших.

Хайнц уязвленно замолчал. Вот опять те же мысли, что так часто мучили его за последний год!

— Мне-то доктор Герцль не открыл ничего нового, — продолжал седой господин. — Я происхожу из полностью ассимилированного рода. Мой отец в начале прошлого века был сооснователем реформаторской общины. Еврейство ничего не могло мне дать. Я чувствовал себя немцем, не только немецким гражданином, но и «германцем», так сказать. Я играл заметную роль в политической жизни. В семидесятом я ушел добровольцем на франко-прусскую войну и там, под Мецем, открыл в себе еврея. Но это отдельная глава. После на сцену выступил антисемитизм. Я отошел от общественной жизни во всех ее проявлениях. И все никак не мог уяснить себе, кто же я, собственно, есть, что означает слово «еврей». Религиозным в общепринятом понятии я не был, о чем-то вроде еврейской нации я и думать не думал. Да… Много читал, много путешествовал, много размышлял — ничего не помогло! Но и не навредило. Потом я познакомился с профессором Шапиро, о котором уже упоминал, и тут многое переменилось. По его рекомендации я совершил длительную поездку по России, довольно долго жил в Вильне и Ковно, выучил идиш и древнееврейский. Мне открылся новый мир, но и свой старый мир я не перестал прекрасно понимать. Я ощутил, что Дух распростирал крылья над Хаосом. А дальше… — Он снова раскурил сигару. — Последнюю Пасху я встретил в Палестине.

Надолго повисла тишина.

— Знаете, — старец положил сжатый кулак на столик. — Мне за семьдесят, и я не знаю, сколько мне еще отпущено. Но я полон решимости переселиться в Палестину. Я приобрел недвижимость. На озере Кинерет. И я бы еще хотел застать что-нибудь из того, что там будет произрастать и что становиться. Раньше я мечтал однажды увидеть, как явят миру свою красоту древние Олимпия и Геркуланум. Но в Палестине ее больше! То, что раскопают из тысячелетних наслоений там, это гораздо больше! Теперь вот еду в Базель, как ездил на каждый конгресс, начиная с первого в девяносто седьмом. Там тоже древнее рождается заново. Все пока незрело, много невразумительного и фанатичного, и лишь единицы знают, что за этим стоим. Но радостно видеть, как народ, рассеянный по всей планете, вновь находит и понимает себя. Иметь возможность сотрудничать там и не быть для этого слишком дряхлым и загнанным — вот она, радость! Теперь, на склоне лет, я еще раз почувствовал в себе прилив жизненных сил. А это счастье, молодой человек! И такого счастья я желаю каждому!