Леонид Лушников - След заката

Когда ставила чистую тарелку перед Березиным и нечаянно коснулась его руки, оба разом отдернули, словно обожглись. Петр Семенович приметил напряженное поведение обоих, усмехнулся: «Искорка!.. Искорка меж ими…» Катерина подмигнула золовке. Та, вильнув синей юбкой, которую надевала только для мужа, выскочила в кухоньку, привалилась плечом к перегородке, прошептала:

— Господи! Вот нашло-то!..

Возле печи возилась похудевшая за эту зиму Анна. Точила ее изнутри какая-то болезнь, но она скрывала и к врачам не шла. «Бабье! Пройдет…» — успокаивала она сама себя. Повернувшись от шестка и увидев горевшую Зою, отняла у нее фартук, подпоясавшись, подтолкнула ее к двери:

— Иди-иди, милушка! Сомлела совсем, как скошенная трава. Говорила тебе ранее, что бабью силушку не переборешь. — И, притушив голос, заговорщически добавила: — Хватай Кольку за жабры! Давно уж в сети он… А то уйдет и ищи-свищи! Хватит тебе маяться. И Сашке на службе спокойнее будет…

— Наговоришь тоже! — с дрожью в голосе отозвалась Зоя, но тщательно поправила золотой локон.

В это время куряки вывалились во двор, уже изрядно подпитые. Расселись кто где. Сашка все же набрался под одобрение стариков, сидел на крылечке, пытался что-то запеть, мотал головой, срываясь в голосе и икая. Трифонов пожалел парня и два раза макнул его в бочку с водой, стоявшую под сливом с крыши. После чего Сашка еще больше замычал.

— Не мучай ты его! — заступился за племяша Алексей и увел его на ветерок к старице отлеживаться.

А округа уже утонула в майской ночи, насыщенная речной свежинкой, влажной и тягучей, как мед, с духмяной прозрачностью. Все ушли в дом спустя полчаса. Алексей с Сашкой толковали пьяно о жизни у старицы. Николай Петрович решительно загасил папироску и, поправив галстук, шагнул в сени. Там он неожиданно для себя столкнулся с поджидавшей его Зоей. Она как бы нечаянно припала горячей пышной грудью к его груди. Он замер, только шумно ноздрями вдыхал сладко-васильковый запах ее волос. В полумраке лица мраморно белели. И лишь глаза вспыхивали каким-то волшебным пламенем. Рука его непроизвольно легла на теплую пополневшую талию и затрепетала…

— Ой! — выкрикнула Зоя и, с силой оттолкнув Николая Петровича от себя, выбежала во двор, потом за ворота и тронулась сумасшедшими рывками к Айгир-Камню, прислушиваясь всей силой к неуверенным шагам Березина, идущего на расстоянии позади. А след женщины, приминавший молодые травы и мерцавший на ранней майской росе, все уводил и уводил его в сине-розовую глубину ночи, подальше от жилья и людей. Вот и порог, между камнями пенная нить воды, а по берегу тонкая тропочка, уходящая к макушке древнего утеса, схороненная среди прошлогодних бустылей медвежьей пучки, лобастых валунов, мшелых и холодных, цветущего пахучего вереска. Тонкий терпкий запах кустарника проникал в мозг отрезвляюще. Было тут тихо. Только впереди живо шелестела трава от ног женщины. В расщелине в золоте ущербной луны, выплывшей из-за хребта, на миг мелькнула фигурка Зои и тут же исчезла. Березин засуетился, задыхаясь, выкрикнул:

— Зоя!.. Зоинька!.. Подожди!..

Вызванивал внизу порог, сотрясая скалы, но тут торопливая тишина била в уши набатом, играла в жилах кровь. Ободравшись о вереск, спутывающий ноги сплошным стлаником, слизывая с ободранных ладоней кровь, Николай Петрович с горечью подумал: «Заблудился в родных местах! Позорник!.. Где же я тропу потерял?!» И не найдя ее, ринулся напрямую по склону, ломясь, словно лось через буреломы, тяжело отдыхиваясь после десятка шагов. Наконец-то он вяло выскочил на вершину, еще трепетавшую в свете непотухшей зорьки, и увидел Зою, неподвижно, словно статуя, стоявшую на плоской плите, нависшей над Бересенью острым козырьком. Она застыла каменно в том самом месте, так же сложены были руки на высокой груди со сжатыми крепко кулачками, как в тот трагический вечер, теплый и тихий, когда узнала о гибели мужа…

Медленно затухавшая заря высвечивала по гористому горизонту сине-лиловой косынкой, медленно и с неохотой прячась за каменистый хребет. И в этом прозрачном и колеблющемся ореоле впечатанно виделась высокая женщина с копной золотистых волос, в которых запутались паутинки уходящего света, не дрогнувшая и не повернувшаяся на осторожный шум известкового щебня под ногами Березина, прозрачно и завороженно глядя на яркий свет заката, на покрытую глубокой тенью долину, утонувшую, словно в колодце, где слабо светились огни Айгир-завода, редкий рядок деревенских окон, девственный серебряный настил вод Бересеньки, уходящий вдаль, в глубь таежного мрака, к первому пристанищу болотистых истоков. «Крылья бы! — мечтательно подумала она. — Взлетела бы!.. И была бы свободна, как вольная птица! Как вон то облачко, что застряло в закате!.. — эта мысль всегда ее сопровождала в неволе, в те далекие, но не забытые времена, тяжестью иногда сдавливающие сердце. — Саша!.. Саша!.. — стоном отдалось в груди. — Зоя на секунду прикрыла глаза и почувствовала, как ее обнимает и тянет к себе бездна. — Нет! Поживем еще!..» И в этот миг, короткий, как вспышка молнии, горячее дыхание опалило ее шею, а вязкие руки, совсем не похожие на руки Александра, спеленали плечи и резко развернули. Зоя открыла глаза и совсем рядом увидела лицо Николая Петровича, покрытое мелкими бисеринками пота, жадно раскрытые черные глаза, где еще проблескивала стыло синева отблесков уходящей зари и выпукло отражалась скрытая печаль. И это тронуло женщину… Она медленно, слишком медленно положила руки на его плечи, припала к губам лбом, как будто в тяжкой истоме.

— Будь что будет! — прошептала она сухими губами. Николай Петрович, весь поглощенный знойной пылкостью, не заметил ее усталой тоски. Много лет он мечтал о такой встрече и сейчас понял все напрямую, с наслаждением вдыхая волнующий запах ее волос, не думая о том, что будет дальше.

— Молчи, Коля!

Зоя прижала к его воспаленным и сухим губам свою влажную от волнения ладонь, скрытно улыбнулась. Он попытался обнять ее прямо тут, возле откоса, но она ловко увернулась и побежала по тропке вниз, не оглядываясь. Березин кинулся следом…

По железной дороге, полудугой огибающей отрог, промчался грузовой поезд, гремя пустыми пульманами и монотонно, как метроном, отстукивая стыки. Писклявый гудок электровоза всполошил окрестные горы и, убывая, затих за станцией. Короткое эхо рикошетом поцеловало розовую лобину Айгир-Камня, веками смотревшую с каменной надменностью в долину.

Так, не сходясь, Николай Петрович и Зоя миновали скат серой осыпи, светившейся в темноте леденисто, выскочили на луговину, окруженную густым пихтовником. Тут, среди туманной невиди, в неясном свете майской ночи, они остановились. Николай Петрович видел, как Зоя повернулась к нему лицом, размытым в тени деревьев, и тихо позвала: