Леонид Лушников - След заката

Поджидая катер, Матвей Егорович проводил долгим взглядом технику, шедшую на гриву. Солнце пригревало. Ветка, воткнутая в песок на урезе, медленно отодвигалась на сухое. «Падает вода. Успеть бы запань зачистить… Че-то Гришка припаздывает? Прогулял, поди!» — мысль рвалась. Заводчане, спешившие по гудку на смену, позвали:

— Айда с нами, Егорович! Рыбалить, что ли, собрался?

— Нет! Он Машке свидание тут назначил, — пошутил мужик с белесыми, словно вылинявшими, бровями, приезжавший в Айгир на вертушке из Атамановки.

— Ха-ха-ха!.. Ох-хо-хо!..

— Брысь, балаболы! — притворно окрысился Матвей Егорович, сам подбросив: — На кой мне Машка! У нее, поди, заслонка-то уж проржавела. Я вон Катьку Лепехину пощупал бы!..

— Ха-ха-ха!

Лепехина, тихая бабенка, вдовая с прошлого года, только поджала губы, сверкнув серыми смешливыми глазами. А Мария Зыкина, важно шагавшая под ручку с новым своим сожителем, приблудившимся откуда-то на дармовые харчи, услышав обидные слова Ветрова, взвилась ураганом:

— Заржавела!.. А ты, бородатый дьявол, меня пробовал?! Мореман… с ракушками меж ног! — выкрикивала Зыкина. — У тебя давно уж все упало!..

Сожитель, боявшийся всякого скандала, тянул ее, приговаривая:

— Машенька, пошли-пошли!

Народ ржал до самой проходной. Меж тем солдаты разбирали понтоны, выбивая кувалдами железные клинья. Железо гудело на всю округу. Эхо билось об утес Айгир-Камня, будоражило. Трифонов, завидев соседа, свернул на минутку. Пяля большие черные глаза, спросил:

— Гришку поджидаешь?

— Его-о-о!

— Я вот чего, Матвей! Чуешь, по чью душу вся эта техника прибыла?! Теперь бедой явно запахло. То были разговорчики. Думаю, после работенки мужикам надо собраться да покалякать на эту тему. А то мы, как мыши… В норки забились. Я написал письмо в обком. Самому Мажитову. Только отправлять не стал. Ноне героев не чтят. Понаделали, как нерезаных собак. Попервой к Назарову надо. Понял? Привет!

Вечерком, когда солнце подсело низко над хребтами, собрались на березинском огороде возле низких мостков, касавшихся иссиня-черных вод старицы. Сидели кто на чем. Баб не взяли, зная, что те могут повернуть серьезный разговор в другую сторону, мимо дела. Да и Трифонов припер из погреба запотевшую на воле четверть самогона. От старой завадины, крытой листьями кувшинок, несло болотцем. Старица начала заболачиваться. На той стороне вспыхнули огни заводского поселка. Ухали прессы в кузнечном цехе, визжали пилорамы. После первой все внимательно слушали Трифонова, затеявшего серьезное дело. Старый авторитет, еще сохранившийся с далеких времен, когда запросто ручкался с высоким начальством не только в области, но и в центре, подтягивал к спокойствию мужиков, не любивших ввязываться в споры с чинами. Тем более, когда главный в них Колька Березин. А тому палец в рот не клади.

— Надо народ весь поднять, — строго говорил Трифонов, обводя всех пристальным взглядом выпуклых глаз. Многие не выдерживали и отворачивались. — Что ни больше подписей, то дело лучше выгорит! Не может деревня умереть! Жизнь наша порушится сразу не как при Хруще, когда резали скотину и земли… Березин добить хочет!..

— Но-но! — сморщился Петр Семенович, ревниво оберегая фамилию. — Тут выше бери!..

— Ладно, без личностей, — согласился с соседом Трифонов, выставив вперед широкую, как лопата, ладонь, мозолистую, словно верблюжья ступня. — Мы еще живем, тужимся. А кто без хозяйства?! В магазинах шаром покати. Запрут нас в многоэтажки… Да и их-то еще нет. Вот и думай, как дальше жить?! Это скитальцам трын-трава. Куфайкой укроется— рукавом утрется!.. К Назарову надо ехать!

Спорили долго и незаметно опорожнили четверть. Уже завяла зорька, когда мужики разошлись по домам, все же решив наведаться к первому секретарю райкома партии Назарову. В выбранную по всем правилам демократии делегацию вошли Трифонов — основной толкач и затевала, Ветров — герой Гражданской войны и Петр Семенович Березин — человек, воспитавший таких известных в стране сыновей.

— Им не откажут! — крестил старик Круглов в спину делегатов.

Покашливая и пряча налитые самогоном глаза, Петр Семенович вошел в избу. Семья сидела за поздним ужином. Несло яишней, поджаренной на свином сале, немного прогоркшем за зиму. Зоя еще не пришла из больнички. После гибели Александра она не затворилась в себе, как ожидала вся родня, на работе отдавалась сполна, выхаживая больных с особым рвением. Ужинали только Алексей и Катерина. Девчонки ушли в кино, а Павел утек к своим матаням. Алексей в этом сборище участвовать категорически отказался, помня старый опыт, поглядывал на тестя с любопытством.

— Садись, батя, ужинать, — пригласила дочь отца. — А то самогон-то без закуси лакали.

— Какой самогон?! — притворно вылупил глаза Петр Семенович. — Уж забыл, как его пить…

— А то!.. Не прибедняйся. Несет-то не духами!

— Унюхала!..

— Чего порешили? — втиснулся Алексей в перепалку дочери и отца.

— Делегацию выбрали. Я третьим… К Назарову поедем…

— Ну, теперь уж точно вас, как диссидентов, привлекут, — рассмеялся Алексей.

— Каких таких диссидентов? Че такое?! — недобро прищурился Петр Семенович, задумчиво принимаясь за еду. — Слова-то какие-то матерные!

— Это, батя, те, кто противу власти идет, — пояснила ему Катерина.

— Ишь ты! — неподдельно удивился Березин. Даже отложил ложку и ушел покурить на крылечко, думая: «А не зря Алешка заартачился! Вон как!.. А все едино!..»

На другой день выехали в район на машине Трифонова чуть свет. Мост через Бересень возле Айгира все еще сиял проломами, и тронулись через Атамановку, хотя дорога делала большой крюк. Матвей Егорович сидел рядом с Трифоновым впереди, а Петр Семенович, оперевшись о спинки сидений, дышал в затылок и балаболил:

— Алешка стращает. Мол, забреют вас в районе органы. Припомнят все…

— Органам… мы орган покажем! — отозвался Трифонов, глядя на разбитую дорогу. — Не боись — отмахнемся!..

Замолкли надолго. Каждый переживал об одном и том же. В опущенные стекла ветер заносил запахи одевавшейся в летний наряд тайги. Каменистый серпантин, взбиравшийся полого на отрожек, заглатывал споро повороты. Внизу стлалась синяя Бересень, долина, как будто пришлепнутая каменистой глыбой Шоломки. Солнце еще не выметнулось из-за хребтины и тени в ущелье были черными, будто облитыми дегтем.

Лето уже было на той грани, когда все распустилось и зазеленело. И ручьи, стекающие по кручам, не гудели набатной яростью по расщелинам, а журчали жаворонком, все светлея и светлея. А под хребтом, где снег сошел совсем недавно, белым-бело от подснежников.

Приехали в район как раз к началу рабочего дня и сразу же зарулили в центр, хотя у пивзавода уже доилась «корова» и мужики стояли в очереди с разнокалиберными банками.