Леонид Лушников - След заката

— Еще к куму в Соль-Илецк не съездили! — уговаривали Алексея и Катерину родные. Но те уперлись на своем. А дома сразу же думки о трудах и жизни завлекли с новой силой, ковыряя потихоньку душу, как будто не было перерыва. «На работу, что ли, выйти?! А то засохну!», — размышлял он, управившись по хозяйству и с двустволкой, доставшейся в наследство от Ветрова, тропя лыжные следы по ростепельному снегу, изредка подстреливал боровую дичь, а то и зайца-бегунка, начавшего уже линять. Однажды на вскрытой шивере выудил крыжицей тайменя, увлекшегося на отмели охотой на мелочишку, гревшуюся на солнце.

— Редкая ныне ры-ы-ба! — восхищенно качал головой тесть, взвешивая тайменя на безмене. — Семь кило с походом!.. Повезло те, Лека! А я уж забыл, как он выглядит. Сплав кончили — и появился. Рыба благородная, грязюки и шума не любит…

Спустя три дня после этого события, лыжи затянули Алексея на белые поляны, где под пластами снега, дышавшими уже водой, отдыхали сколько лет березинские сенокосные деляны, где много лет назад произошла трагедия. Как черт дернул! А верна пословица, что возвернется к тому месту преступник, сколь ни ходи кругами. Хотя Алексей преступником себя не считал, но старательно обходил эти места. Сенокосы тоже заглохли. Получилось так, что как будто стерег луговины фроловский дух. А местные бабы, ходившие по Бересени за грибами, будто бы видели перед закатом, как из чащи вышел старец в белом и исчез в том месте, где стоял шалаш Березиных.

— Ходит он, ходит! — шептались старухи. — Зазывает Березиных!.. Уж двоих прибрал!..

Слухи доходили, и Петр Семенович, оберегая семейство от дурных речей, пригрозил старым сплетницам карой:

— Еще вякнете, то дурман на всех вас напущу! Вешалки дырявые!.. Кыш!..

— Как я тут очутился?! — прошептал Алексей, вспомнив наговоры, не понимая происшедшего, оглядывая срезанный наискосок лавинкой отрожный горб, из-под которого пробивался Гремучий ручей. Чуть ниже снега стояли дыбом. «Сильно лавина резанула!» — подумал он, вновь и вновь оглядывая, как весеннее раннее тепло струится по полянам, не успевая до заката солнца размягчить панцирно-затвердевший снег, только углаженный зеркально лучами. Лыжи хрустко ломали звенящий игольчатый фирн, пока Алексей неуверенно скатывался на ту излучину, желтую от песчаных наносов летом, а теперь белую, словно укрытую саваном. «Принесла же нелегкая!» — ругнулся он мысленно, вылезая на бугор, тот самый, с которого он выцеливал Василия. Снег на загривке порыхлел и был вязок, как жирный творог. Алексей круто развернулся и замер! Расфуфыренный глухарь, нарядный, как пестрая ситцевая завеска, распушив хвостовые кудерьки и синюшно налив зоб, ничего не видя и ничего не слыша, яростно и страстно затоковал, подзывая самку. «Как раз в том месте! — пронеслось воспаленно в мозгу. Он стянул с плеча ружье. — Нет!.. Пусть живет!.. Тут и одной смерти на всю жизнь хватает!..»

Алексей раскатился к урезу реки, уже тронутой темными закраинами, светящимися радужно на полуденном солнце. Не задерживаясь, он пересек наискосок реку. Лыжи начали подлипаться. От острова ветер нес странные звуки скрипящей ветлы, наводя на солнечные окрестности тоску. Алексей дрогнул. Колючая сыпь пробежалась холодком по спине. Он только сейчас полностью осознал, что прошлое все еще держит его в когтистых лапах и Яма дышит в лицо вонючей пастью…

Зима была разномастная: то морозы, то вьюги, а то и оттепели. Но никто не ждал, что в первых числах апреля неожиданно тронулась Бересенька, хотя снега лежали пластами не только в горных ущельях, но и на полях. За две недели до этого события навалилась такая жара, хоть нагишайся, и малые реки из-за сумбурной зимы налились быстро, ринувшись в низы скопом, вспарывая льды на больших реках, словно ножом бульдозера. Зверь поспешно ушел на хребты к останцам, чтобы не попасть в это страшное месиво воды, снега и льда, сметающего на своем пути прибрежные талы и березовые колки.

Но к светлому празднику Пасхе так закрутило, ударил такой лютый мороз, что народ ахнул. Матвей Егорович Ветров, собиравшийся было в заводской затон, где стоял спущенный на воду отремонтированный катер, выглянув в окошко, забитое метелью, оторопел и шмякнулся на стул.

— Что за напасть ныне?! — ругался он. — Что-то не припомню такого бедствия!.!

Загудевший было Айгирский порог в полную мощь, за одну ночь утих, как будто задремал под луной, окрашенной в радужные кольца. Скалы вновь забелели, заиграли леденистыми расщелинами. Но так держали окрестности недолго. Дня через три весна взяла свое, и снова все потекло теперь уже до конца.

В конце апреля, когда заканителилась травка по улице деревни, каждого жителя официально оповестили бумагой под расписку о том, что вскоре начнется строительство четвертой очереди Айгирского завода и дали на обдумывание три месяца, предложив несколько вариантов для переселения. Петр Семенович, уже переболевший этой вестью, вроде бы отнесся к этому внешне спокойно, расписался молча на бумаге, а как только уехали уполномоченные в район, разошелся:

— А это видели?! — потрясал он старой берданой, утаенной от властей. — Вспомним молодость!..

Зарядив полный патронташ, грозился изрешетить каждого, кто сунется на подворье.

— В гробу я видел ваши фатеры! Не стронусь с места!..

Алексей, Катерина и Зоя, как могли, уговаривали старика, пытались отобрать ружье, но старший Березин ходил с ним даже по нужде, перекинув через спину. Трифонов, любивший всякие скандалы, узнав о восставшем друге, хохотал до упаду, обещал встать стеной рядом с другом на защиту деревни.

— Всех разнесем! — орал он, напутав жену. Вдвоем они до полуночи каждый день дежурили возле околицы, ходили по деревне, потрясали ружьями, палили залпами в воздух, разогнав всех ворон и сорок, запьянев от первача, вынутого из трифоновского погреба, орали песняка до зари:

Мужики вокруг них собирались не для того, чтобы поддержать, а лакнуть самогона на дармовщину.

— Посадят вас! — посмеиваясь, говорил Ветров, примкнувший к застолью, раскинутому на бревнах возле реки. — Сдурели под старость лет.

Трифонов на это притворно боялся, делал круглыми большие черные глаза, крутил ими по-совиному, восклицал:

— Петька!.. Пошли сухари сушить да котомку собирать!.. Дадут нам по камере в тюряге, заместо новой фатеры лет так… на десять!..

— Ты не больно-то шуткуй, — внезапно отрезвев, проговорил Петр Семенович. — Алешка сказывал, что ноне органы вовсю шустрят. Пошли по домам, а то договоримся… Чумовых ноне хватает…

Разошлись помалкивая, ровно в рот воды набрали. Петр Семенович, на всякий пожарный случай, бердану припрятал под стреху в сарае. Ночь не разобрала мысли, а еще больше озаботила. «Вот так, робяты! Сколь ни крути, а жизня все подметает. Может, все правильно?!» Петр Семенович вышел во двор на костылях, встал, растопырясь возле ворот, глядел, как косо сваливался розовый дым из труб завода. Ветер нес сладковатый запах столярного лака и клея, и еще какой-то гадости, сушившей листочки на липах, высаженных возле территории завода.