Леонид Лушников - След заката

— Большие дела, Вася, движутся! А эта шалупень путается под ногами. — Мы ведь не отцы-командиры, которые летают из Афгана… Мы дурь ножками через границу носим…

Барыкин качнулся на стуле, закурил, сказал задремавшей на диванчике Розе:

— Ложилась бы ты спать…

Роза встрепенулась, подошла к Паляю, положила теплую и мягкую ладонь на его голову, все еще сивую, но уже подернутую пеплом прожитых лет, сказала по-домашнему просто:

— Пока, Петя! Машу-то куда увезешь? Адресок хоть оставь. Как-никак, а подружки мы…

— Пришлем маляву!..

— Женился бы ты на Машке, — со вздохом проговорила Роза.,

— Дела сдам и женюсь, а пока закон не велит…

— Дикие у вас законы!

Паляй развел руками, поднялся из-за стола. Барыкин вышел его провожать. Возле калитки подзадержались. Нависнув глыбой над Паляем, Барыкин спросил:

— Слухи идут, что в гробах наркоту и меха возят. Правда?!

Паляй, отворяя калитку, проговорил сухо:

— Ты знаешь, Вася, мне один умный человек сказал однажды на беломорканальской зоне: «Анархия — мать порядка, а демократия — мать беспорядка». Так вот, властям все можно. Ты думаешь, воры пентюхи? Не-е-е-ет!.. Мы мертвых не оскорбляем… Пока! — Паляй пожал руку Барыкину и вразвалочку пошел к машине, где его поджидали Мария и Геннадий. Не доходя до нее метро вдесять, он внезапно остановился, крикнул сипло, с трудом выталкивая слова и воздух из перехваченного горла: — Прощай, Вася!.. Может, больше не свидимся!.. За все спасибо! — он поклонился как-то боком.

Барыкин горько подумал: «Прощается! А прямо не ответил… Подлючья жизнь!» Он стоял возле крылечка долго, не решаясь ступить на подметенные женой ступеньки, прислушиваясь к одинокому гулу мотора, удалявшемуся в сторону Синегорки, гадая, куда будет править Паляй, на Джезказган или на Кызыл-Орду? Дохнула скрипом и теплом избяная дверь полного гнезда. Роза разогревала вчерашние щи. Мужу пора на работу.

— Проводил?

— Уехали…

— А Машка не зашла, — обиженно проговорила Роза.

— Забурилась баба! Вот и забыла все и всех на свете, — проговорил Барыкин. — Тут и мужик растеряется…

С той ночи Барыкин с Петром Паляевым больше никогда не встречались. Развела жизнь по сторонам, словно отгородила каменной стеной навеки. Ближе к маю, когда уж вовсю цвели по степным увалам подснежники, дошел слух через Наседкина, что нашли тело подполковника Сорокина в купе скорого поезда с простреленным затылком. Соседи по купе, вышедшие в Талды-Кургане, толком ничего сказать не могли, хотя Фролов рылся с пристрастием…

— Паляй зря слов на ветер не бросает, — проговорил Барыкин в спину Наседкина. — Приговорчик-то приведен в исполнение… Теперь Фролова очередь…

Наседкин ничего не ответил, только еще больше ссутулился. Он-то точно знал, чья рука сделала этот выстрел.

В августе в дом Марии Марьиной въехали новые хозяева: муж с горластой женой да две девочки-погодки семи и восьми лет, приехавшие работать в совхоз откуда-то из России. А чуть раньше, в ночь перед Троицей, Роза, вышедшая ночью по нужде во двор, услышала торопливый звон лопат о каменистую землю на усадьбе Марьиных, тихий мужской говор и позвала мужа.

— Вася, никак могилу роют?!

Барыкин в подштанниках вышел во двор, тихо подкрался к забору. Ночь была пасмурная. Чуть-чуть накрапывал дождик. В дыру, проделанную еще мальчишкой, он увидел, как тщательно ровняют землю три мужика в черном одеянии на том месте, где стояла белая мраморная стела, а рядом был виден большой чемодан. «Косточки Озерова вырыли, — ворохнулась мысль. — Где они найдут новое прибежище?! А памятник-то, видать, зарыли!..»

Мужчины поспешно закончили свое дело и спустились к реке. Барыкин слышал, как шлепнули весла по воде, а потом, уже за тугаями, перед железнодорожным мостом, свет фар выхватил желто степь, вспугнув отару овец, ночевавшую в старой кошаре. Чуть-чуть погодя подошла успокоившаяся Роза, все время стоявшая на крылечке, дрожа от страха, прислонилась головой к Василию.

— Господи!.. И косточки-то уж прахом покрылись, а все ему покоя нет. Лихо! Лихо!

— Да не трясись ты!..

— И то ладно… А то я боялась все, — сдавленно продолжала Роза. — Покойник рядышком…

— Да-а-а, — протянул Барыкин. — Тем же путем ушел, как и пришел!..

— О чем ты?

— Так! — Барыкин вспомнил такую же влажную и темную ночь. Марьина, готового схватиться за оружие… Бившуюся в горе и слезах Марию… И озноб прошелся по спине колючей сыпью. «Все идет к закату!» — пришла неожиданная и непонятная самому себе мысль.

На другой день Барыкин пришел на работу хмурый и не выспавшийся. До самого утра не мог сомкнуть глаз. Память не утихомиривалась, и картины прошлого, словно в кино, вставали явственно, вонзаясь в сердце, пожалуй, больнее, чем в те годы, давно уж, казалось, канувшие в неизвестность. Раздражительность помимо его воли захлестнула мозг. С порога мастерской он накричал на путейца, правившего на станке старые костыли:

— Не нашел другой работы?! — грубо проговорил Барыкин, проходя к своей каморке. — Пора дрезину выкатывать…

За ним вошел мастер, сел напротив начальника.

— Ты чего сегодня такой заводной? Дрезину выкатывать рано. До окна еще целый час… Не с той ноги встал, Вася?!

— Точно, — усмехнулся Барыкин, немного отходя. — С этой жизнью психопатом будешь, хоть с какой ноги вставай…

— Ты о чем?

— Все о том же! Ладно давить. Пусть мужики готовятся…

Мастер ушел, а Василий еще долго поглядывал в стену, обитую фанерой, поджав губы и насупившись…

С низов поддувал по Бересени влажный ветер, упрямо клоня к непросыхающей земле кроны прибрежных березовых колков, вздымал на витой стремнине реки белогривые волны, схожие с лебединой стаей, а в небе, сокрытом от глаз низкой облачностью, изредка вырисовывалось низкое осеннее солнце, скакавшее меж клочкастых разрывов туч рыжегривым конем. На хребтинах, где ветер был особенно силен и пронзителен, мгла упиралась мокретью в завывающие расщелины, сочилась к останцам сквозь низкорослые, извитые высокогорьем, замшелые березняки и ельники, обросшие нитяными бородами древних лишайников, уже тронутые первым дыханием надвигающихся холодов, украшенные серебристой холодной росой.

На Лонгин день, как и каждую осень, испокон веку, по давней традиции бабы вышли полоскать белье в реке, на глыбистых камнях, пропускающих жгуче-холоднющую воду, чтобы очиститься от сглаза, а больше посудачить о деревенских новостях. Грея покрасневшие, как у гусыни, руки в юбке меж колен, Марфа злорадно подсмеивалась над давней своей соперницей Марией Зыковой, пытавшейся когда-то еще в девках отбить громилу Трифонова, а ныне в который уж раз выскочившей замуж за косматого бича, приблудившегося после химии на Малиновке на подворье, подправленное предыдущим мужем Марии, работящим мужиком, но пьющим все подряд, что льется в горло и приводит организм в состояние хмельного кайфа.