Леонид Лушников - След заката

— Машка, ты бы хоть тетрадку завела, — похохатывала Марфа. — Поди, уж имен-то не помнишь?!

— Хи-хи-хи!.. И-и-и-и!.. — повизгивали бабы, ожидая бесплатного концерта. Зыкова могла и по роже заехать мокрым половиком, а то и вцепиться в косы бабе да потаскать ее по мокрому песку. — Машка! Ты че не отвечаешь?

— Была нужда связываться. Придешь в магазин, я те отоварю!..

— Чать гамазин-то не твой! — ехидно поддела Круг-лова.

— А ты молчи, старая карга!

Мария в серой телогрейке и мужниных черных штанах, заправленных в широкие голенища резиновых сапог, с шумным плеском ворочала половик в струе воды, на ядовитые шутки пыталась не отвечать, зная свой взрывной характер, таила злобу в себе, только глаза выдавали крайнее возбуждение. Большие синеватые глаза, томные и всегда по-коровьи влажные, теперь блестели сухотой.

— А вот скажи, Машка, — приставала к Зыковой молоденькая бабенка, сестра Любы Боровой, не замечая, что соседка на грани. — Все одинаковы?! А сколь было? Правда!..

— Сколь было, все мои! — наконец-то прорычала Мария, взваливая на коромысло половики, покачиваясь, пошла в гору и уже с яра ядовито выкрикнула, сорвав голос: — А на тебя, мокрощелку, ни один мужик не глядит. Сдохнешь яловой!..

Бабенка зевала ртом, потеряв дар речи от такого оскорбления, а бабы клонились к белью, пряча смех.

— Хи-хи-хи!.. — повизгивали они. — Ох и уела!..

— Ну че разбазлались?! — вступилась за молодку Марфа, быстро собирая в тазик простыни и наволочки. — Не слушай ее, дуру! Она уж захимилась вся… Все Малиновские урки…

Катерина Ястребова с улыбкой прислушивалась к деревенским дрязгам, обычным, как всегда, не спеша развешивала на штакетник палисада уже прополосканное белье, озабоченно поглядывала на хмурое небо, опасаясь дождя.

— Хоть бы пронесло, — проговорила она, закрывая затсобой калитку.

Возле тына отец шкурил топором сосновое бревно, намереваясь поменять нижние венцы коровника, подгнившие начисто, отчего сарай грозился съехать в старицу.

— Снесут скоро, батя, а ты ремонтировать собрался, — проворчала Катерина, поднимаясь не верандочку и не одобряя затею отца.

— Когда еще снесут, а скотину может придавить, — отозвался Петр Семенович на замечание дочери и выдохнул со скрытым сожалением: — А можа, вовсе и не станут нас тревожить. Дай-то бог!

Петр Семенович шкурил, а сам думал о другом. Жизнь потекла, как беспроточное озеро, постепенно зарастая и мелея, усыхая, как лужа после дождя. Алешка вон сказывает, что производство в комплексе почти совсем упало из-за нехватки сырья. Да и сам Петр Семенович видит, как люди бегут отсель на строительство нового закрытого города в Малиновке. Вон и Круглова брат, мастер мебельного цеха, зафитилил на Байкало-Амурскую магистраль. А многие тронули на севера, где нефтяные рубли растут в длину, а снабжение не чета нашим торговым точкам. Там не воруют, а тут весь дефицит уплывает по мохнатым рукам… А, может быть, и там так же прут. Только там много денег и не так заметно… А у нас…

— Пустыня! — в сердцах воткнул топор в податливую древесину Петр Семенович и полез в карман за куревом. — А опустеем, и буря все сметет… Цепляться-то ветру горемышному не за что будет!..

Очень заедала его горечь при виде обветшалых дворов, покинутых хозяевами навечно. Кукуют в деревне почти одни старики, решившие закончить тут свой жизненный путь, зная по опыту, что всякие переселения до добра никогда не доводили, да вот такие работяги, как Алексей Ястребов, присохший к первому и главному в своей жизни пристанищу всей душой и телом. Но и он больше стал склоняться к тем людям, которые уже завязали узлы, подобрав барахло.

— Не дури, Алешка! — ругался Петр Семенович. — Колька вон обжегся, а теперь мотается по стране, следы вроде бы прячет. Позор, он как огонь!.. Прожжет, и шрам останется… Давай, бегите, как тараканы!.. Я уж один тут свой век доживу, — вспылил он. — Бросить все, а потом кусай локти!..

Алексей в спор не вступал, знал, что тестя переспорить невозможно, раз уперся.

Слух о том, что сына перевели из области в Москву, достиг бересеньских дворов быстрее, чем родни. Петр Семенович зашел в поселковый магазин за махоркой, которая еще сохранилась на прилавках, хотя по всей стране все уж давно было сметено и куряки перешли на самосад. Трифонов, теперь работавший на роспуске лесин по вызову самого директора завода, покуривал с Дмитрием Боровым на крылечке магазина.

— Кончился табачок, Петя! — обрадовал его Трифонов. — Вот делимся последней пачкой… Закуривай…

— Хотел с утра прийти, — горевал Петр Семенович.

— Не страдай. Сегодня смотаюсь в Яр, а там мою норму выдадут, — успокоил его Трифонов. — Выгодно быть героем! Завсегда пьян и нос в табаке! Ха-ха-ха!..

— Сто лет назад, как ты геройничал. Слава, слава! — ворчал Петр Семенович, не любивший бахвальства друга.

— Ладно вам на дыбы вставать, — остановил спорщиков Боровой. — Слух пошел, что Николая Петровича в Москву забрали… Теперь Темирязевке каюк. Некому будет помогать..

— Как в Москву?! — опешил Петр Семенович. — За что же?!

— Ха-ха-ха! — закатились мужики. — Дурень! На повышение пошел Колька! До те доходит, как до жирафа…

— О-о-о, ну да-а-а! — протянул Петр Семенович, не зная, то ли радоваться ему, то ли горевать. Волнение толкнуло его домой, поделиться известием с родней.

— Ты чего заторопился?! — пытался остановить его Трифонов. — Покурили бы…

Петр Семенович даже не обернулся. В душе у него творилось непонятное: то ли обида, то ли радость.

— Обиделся, — проговорил задумчиво Боровой. — Теперь уж полный разлад!!.

Петр Семенович, проходя мимо гривы, разъятой и голой, остановился на минутку, глядя на торчавший из воды ковш экскаватора, проржавевший до красноты, думал: «Это че же с Колькой творится?! Петька Самохин два пустых вагона утопил на Соре, так ему десятку влепили!.. А тут!.. Нарыл, напортил, технику завалил, а его в Москву? Ой, Колька, путь-то твой опасный!.. С властью породнился и попортился!.. Вот ведь горе!..»

Старик стоял и смотрел на рукотворное болото. Теперь уж о расширении Айгирского завода в сторону деревни никто и не вспоминал. Похоронили затею, а место попортили. А Петр Семенович все время переживал за сына, думая, что припаяют ему печатку за такое безалаберное хозяйствование. А оказалось, что зря волновался. Николая Петровича еще и повысили. Тут же Петр Семенович вспомнил, как весной, когда разлив был особенно яростным, Бересень ворвалась на гриву, смыла все, что накопали строители, образовав болотистое озеро, которое сразу же начало зарастать талом и камышами… Да и держаться за усадьбу, рядом с которой дышала с натугой раненая земля, стало труднее. Ко всему, прошлым летом быстро осиротела веселая усадьба Ветровых. Дом после смерти Анны и Матвея Егоровича начал обрастать зеленым мхом, корежиться и коситься без хозяйских рук. Алексей и Петр Семенович общими усилиями с соседями сохраняли усадьбу, но с гибелью в Афганистане Сони Ветровой, последней из их рода, бросили стараться, охладев к месту.