Леонид Лушников - След заката

Петр Семенович повздыхал, хотел уж вернуться домой да попить чайку из самовара вприглядку и снова произвести капитальную ревизию самых укромных уголков большого дома, где могла бы скрываться священная влага, но тут же приметил, как из калитки Ветровых вышли Матвей Егорович и Анна.

— Сестрица в поселок намылилась. А уж у Матвея точно есть! Сонька пустой не приедет… — пробормотав, Петр Семенович поспешно юркнул в калитку, чтобы не попасться на глаза строгой сестрице, оберегавшей мужа с той поры, как врачи строго-настрого наказали не баловаться горькой, если хочешь жить. «Брехня все это! — ругался Матвей Егорович, сопротивляясь. — Масло нельзя было есть при Хрущеве, а при Брежневе чай с сахаром и пить водку». — «Белая смерть… белая смерть!» — передразнивал он газетные публикации и наказы врачей.

Матвей Егорович Ветров, отвалявшийся на койке областной ветеранской больницы с самого Сретения, с радостью созерцал родные места, задыхался от свежего горного воздуха, не мог налюбоваться тайгой и рекой, усевшись на лавочку с зарей. Анна еле-еле затащила его в дом на завтрак.

— Успеешь наглядеться-то! Лекарства пора пить.

— А ну их!..

Петр Семенович дождался, когда тропка заведет Анну в рябинник, и только после этого вышел из калитки и круто развернулся к дому свояка. На скрип березинского протеза Ветров живо обернулся. На бледном лице, окаймленном седой бородой, расцвела улыбка.

— Рули сюда, Петька!

Хотя больничка сняла часть боли в ногах и руках, сраженных ревматизмом, заработанным за долгую службу на сплаве, но резь нет-нет да полоснет по жилам. Сморщившись, Ветров взмахнул скрюченной рукой, как корневища старого вяза. У Петра Семеновича ворохнулась в душе жалость. «Ах ты!.. От больницы-то, видать, мало проку. Ишь, как крылится, как подранок. Боль есть ишо. Надо его по-нашенскому как следует попользовать. С Трифоновым на эту тему покалякать. Он хоть и алкоголик, окромя похмелюги ничем не болел, но лечебное дело туго знает. По роду так идет…» Радуясь неподдельно, но с лукавинкой в голосе, Петр Семенович, завопил:

— Здорово, Матвей! А я гляжу — ты это или не ты?! Баб проводил в луга да баньку для Сашки затопил. Дай, думаю, прогуляюсь. Слышал, поди, забрили внучка. А ты тут как тут! На лавочке сидишь. Сразу захотелось разузнать, как там тебя профессора лечили?

— Ох и врун ты, Петька! Вечно был притворой. Че, не знал, что я еще вчерась возвернулся?!

— Знать-то знал! — вяло махнул рукой Петр Семенович, глядя мимо свояка на то, как Машка возле своего палисада сплетничает с какой-то бабой, одетой цветасто. «Цыганка! — пронеслось в мозгу. — Сопрет че-нибудь». — Приходил! Анна на порог не пустила. До тебя, как до министра, надоть очередь занимать. Ха-ха-ха! — Он откинул голову, как гусак, спросил: — Подлечили малость? Что-то долго ты там отирался? Поди, сестрицу подцепил?! — закончил Петр Семенович наигранно.

— Какое! — ухмыльнулся в ответ Матвей Егорович. — Еле-еле вырвался. Не выписывают и все!.. Врачиха еще хотела попридержать, да Сонька вытащила. Насмерть залечили! Весь зад в дырках… Поначалу считал уколы, а потом сбился со счета. Все думал, что сезон без меня пройдет.

— Это так. А то без тебя бы не обошлись, — сменил улыбку Петр Семенович.

— Обошлись бы… Митька приезжал, все сманивал, — Ветров хихикнул. — Как катер спустил на воду, так и заявился с бутылкой коньяка. «Профсоюз выделил, — говорит. — Зачах ты тут. Нако, глотни!» Бутылку выдули. Чуть со славой не вытурили. А Митька засадил занозу. Тут уж не до лечения. Захотелось дохнуть нашенского воздуху. Сонька принесла передачку, говорю ей, вытаскивай меня, а то в гробу повезете… Да и сама собралась Сашку проводить. С Яра-то Митька нас пер на катере. Проходили мимо Синельникова… Аж сердце зашлось! Захотелось повидаться с братками. Да снизу-то уж не подняться!.. Сонька с Митькой лазили… Хочу вашего Алешку попросить, чтобы свозил туды. Жилы мои уж рваться начали. Долго не протяну!..

Голос его страдальчески подсел. Березина поразили ранее не слышанные болезненные нотки. Кровь его взбунтовалась, кинулась в лицо. «Больница сломила!» Даже в суровые годы лихолетья, голода и войн, выпавших на долю этого человека, слезливые и загробные речи не срывались с его языка. Петр Семенович даже притопнул ногой и с неожиданным озлоблением посмотрел в лицо друга, заикаясь от волнения, горячечно выкрикнул:

— Да-да-да… ты-ы-ы это брось! Брось, говорю! Тоже одуванчик нашелся! Я те приведу в состояние костылем! Ишь, разнюнился. Дороги встанут — свезем тебя на Горячие ключи… Погреешься и запрыгаешь…

По лицу Матвея Егоровича резанула смешинка.

— Костыля-то у тебя с собой нет, — проговорил Ветров.

— Дубину вон возьму.

— Не суетись, Петька! Все припарки уж испробованы…

— Эх выпить бы! — мечтательно произнес Петр Семенович, с трудом справляясь с волнением.

— Так бы и сказал сразу, — хихикнул Ветров. — А то поучать начал. Есть заначка. Сейчас вынесу, пока бабы нет. На воле-то приятнее.

Матвей Егорович ушел в избу. Петр Семенович потирал руки. «Потрафило!» Он весело прижмурился на скворешню, прибитую к стволу старой черемухи, из которой призывно доносился писк птенцов, удивился:

— Неужто вылупились? Рановато бы!..

Теплый южный ветер, насыщенный влажными речными запахами, крыл рябью Бересень, словно сталистым панцирем, ласкал лицо, повернутое к Айгир-Камню, под которым вставали тальники, еще совсем недавно пригнутые к земле половодьем, роняя пушистые сережки, похожие на только что вылупившихся утят, густой чередой уплывающих к порогу, застревая и крутясь венечно в «бочках».

Матвей Егорович вскорости вынес бутылку «Столичной», два граненых стакана и тарелку груздей, пахнущих погребом, солонинкой и чесноком, прикрытых сверху кусками пирогов с рыбой.

— Хлеба нет… Анна пошла в булочную, да, поди, уж поздно. А водочку-то Сонька расстаралась.

— Сойдет! — Петр Семенович с восторгом поглядывал на бутылку, вынутую с ледника и слезливо запотевшую. — Анна не говорила, почем купил телка Трифонов?

Матвей Егорович пробурчал:

— Разговору не было. А так!.. На кой мне его цена! Я уж, видно, отхозяйствовался. Баба одна не справится. По-городскому жить буду. На пенсии… Разливай!

— Распустил губы, — бережно обнимая ладонью бутылку, откликнулся Петр Семенович. — Не выйдет, Матвей! В магазинах с месяц уж шаром покати. Скота-то нет… Хрущ перевел. Последнюю кобылку на колбасу пустили. А ты «по-городскому»! Ладно, сняли, а то бы вовсе по миру пошли. Видано ли, за хлебом очереди! А масло вприглядку. Умер бы, а народ не поплакал. Брежнев поначалу наладил, а потом…

— А-а-а, одна кочерга! — отозвался Ветров. — Сколь ни правь, а все кривая. Анекдотов в больнице наслушался. Не чтит народ власть! Не чтит! А это плохо! А ты ведь, Петенька, на Хрущева-то чуть ли не молился. Кукурузы насажал… Да-да… Плакать ни по ком народ не будет. Это не Сталин!