Леонид Лушников - След заката

— Ошибочка вышла, — тихо согласился Петр Семенович и, оживившись, добавил: — А кукуруза детишкам на забаву, как заморский овощ.

Петр Семенович аккуратно разлил водку, не посеяв ни капельки на землю, глядел с живым интересом, как Ветров вылавливал из чашки неломающийся его пальцам груздь.

— Вот, рыжий, не хочет! — веселился он.

— А ты его пирогом прижучь. Поехали, Матвей!..

— Дай бог не последнюю!..

От омута, черневшего чуть ниже моста, где каждый год, вот уж лет сорок, на Крещение ныряет в прорубь Трифонов, вылезла на зазеленевший крутояр ватага ребятни, от мала до велика, и прямиком направилась к дому Березиных. Впереди вышагивал на длинных ногах Сашка Березин, получивший неделю назад повестку в армию. На его широких плечах восседала любимая племяшка, трехлетняя Ольга, весело болтала ногами, хватаясь за черный чуб. Егор, братишка Александра, родившийся уже после гибели отца в Казахстане, нес в руках удочки, завистливо поглядывал на новенький магнитофон, подаренный теткой Соней призывнику, мучительно гадая о том, возьмет его брательник с собой на службу или оставит дома. «Лучше бы оставил», — вздыхал Егор. Из динамика магнитофона рвалась на полную мощь хрипловатая песня:

Маринка, старшая дочь Ястребовых, учившаяся на последнем курсе Темирязевского лесотехникума, вымахавшая в высокую и красивую деваху, постоянно стеснявшаяся пышных грудей, унаследованных от матери, несла на вытянутой руке кукан с уснувшим лещом и десятком хариусов, боясь испачкать новую кашемировую юбку, перекроенную в местном ателье из материного девичьего платья, брезгливо кривила большой рот, то и дело вскидывая черные вразлет брови, капризно канючила:

— Сашка! Возьми рыбу!.. С нее слизь…

— Неси-неси, неженка! — фыркал тот, косясь с усмешкой на сестренку. — А еще лесником хочешь стать. Тебя первый ужак заглотит.

— У-у-у, вредина!

Деревенская детвора по очереди вошла в калитку. Матвей Егорович проводил их долгим завистливым взглядом, глубоко вздохнул, вспомнив сразу же своих погибших сыновей, дочь, променявшую бабью долю на мужскую службу в десантных войсках, лишив их с Анной внуков и правнуков, тихо проговорил:

— Ну, у тебя сейчас в доме содом! Тянутся к Сашке. И на службе будет не последним…

— Пущай! Последние денечки! Пусть гуляет.

— А Маринка-то уж невеста. К весене-то вымахала… Поди, вскорости свадебку сыграем?!

— А кто знает ноне. Колька вон довоенного производства, уж седой, а не думает. Да Сонька твоя…

Петр Семенович задел больную жилку. Ветров сморщился, заговорил о другом, поспешно перебив друга:

— Да-да, бежит времечко. Рыбы вон в Бересеньке не стало, и озера опустели. Производства все сгубили. Запруд понастроили. Ранее, бывало, бочками хариуса солили… Да чего тебе я толкую?! А в Темирязевском-то, говорят, все пошло по низам?

— Комбинируют! — усмехнулся ехидно Петр Семенович. — Колька ушел — так все закувыркалось; то объединяются, то разбегаются… Еще при Хрущеве затеяли укрупнения. Так до сих пор остановиться не могут. Болтают много, а толку пшик! Комплекс… Собрали в кучу всякое дерьмо. Алешка говорит, что к добру это не приведет. Генерального директора снова нового прислали из области…

— Ишь ты?! — удивился Ветров. — А старого куда дели?

— В другой район перевели…

— А я в больнице валялся, краем уха слышал о переменах. Значит, вывески опять поменяли. Тьфу ты! Ученых, Петя, много развелось. Куда ни ткни — везде доктора. Вот они и мутят, каждый на свой лад. Охота же отличиться да звание какое-то получить. Без звания, Петя, ты букашка. Раньше, при Сталине, какой зарвется не в ту степь… Его раз! — и на Колыму золотишко рыть… Для чего все делается? Ты мне объясни!..

Петр Семенович и сам не знал, но ответил, о чем недавно Алексей толковал:

— Говорят, если всё объединить, то денег больше будут давать на производство из министерства.

Ветров сморщился не то от боли в ноге, не то от слов Березина.

— Ага!.. Держи карман шире! Жили добром… А теперь пучок укропа стоит на Атамановском рынке рубль. Раньше на десять копеек три давали… Все равно, Петя, тех денег на всех не хватит. Кому рубль, а кому шиш достанется.

— Это уж точно!

Умолкли на время, пока Петр Семенович выжимал остатки водки из бутылки по стаканам, следя за каплями и шевеля в счете губами. Матвей Егорович переваривал новости, просветленно смотрел на текучие воды, на гусей, пасшихся на прибрежной луговине, ждал, когда хмель войдет в кровь и притушит в суставах нудную боль. «Водка ныне пошла хреновая! — досадливо скакали мысли. — Ни в голове — ни в ж… Прости, господи! Разбавляют».

Самохваловская старуха на задах зазывала козу:

— Манюшка, Манюнька! Вот, зараза!.. Где ж тя искать-то?

— Давай, Матвей, по последней граммульке, — с сожалением выдохнул Березин, бережно поднося стакан к губам.

— Последняя у попа жена. Припрятан еще чирик…

— Молоток! А ноне попы по чужим бабам шастают.

Балагурили о разном долго и закусывали медленно.

Петр Семенович, основательно пережевывая пирог, запеченный на поду из судака вместе с хребтиной и плавниками, выплевывал ребрины на землю, где их тут же подбирал большой рыжий кот, хрустел косточками, поуркивая от удовольствия. Матвей Егорович по-прежнему налегал на грузди. И после распитой четвертинки на песняка не тянуло. Значит, трезвехоньки, как после причастия. Не сговариваясь, думали о том, где бы еще поднажиться выпивкой. Такова уж русская натура. Оживились они малость, когда за речкой, на зазеленевшем Сталинском бугре, где когда-то красовался портрет вождя, выложенный из разноцветного плитняка и загубленный хрущевскими активистами, выполз с гармошкой двойной желтый «Икарус» и покатился под горку к железнодорожному переезду.

— Рейсовый идет, — бодро проговорил Матвей Егорович. — Может, кто из нашенских с пивком?! Старые стали и не забирает…

— Кто?

— Да водка…

— Да-а-а. Раньше сучка тяпнешь и глаза вразбег. Нет, не остановилась кишка. Пойду до дому, баню посмотрю. А то уж прогорело в топке. Трубу закрывать пора. А вон и Анна! Вовремя управились… Ты, ежели что, крикни. — Петр Семенович бодро поднялся, но какая-то сила качнула его. — Ого! И вправду с задержкой, как мина!

Выкидывая ногу с протезом, как гусак, Березин неуверенно направился к дому, душевно удовлетворенный. Возле ворот он перевел дух, оглянулся на яр, по которому медленно шли Анна Ветрова и Марфа Трифонова, судачившие о чем-то своем, бабьем, и не заметившие Березина. Ветров поспешно прибирал следы былого пиршества, глядя на то, как ветер трепал концы бабьих косынок, шалил с подолами длинных юбок. За ними медленно поднимался от реки уставший Трифонов с пилой на плече, вытирал ветошью лицо свободной рукой. Петр Семенович, шагая по огороду к бане, радовался: «Прошляпила ты, Анка, нашу встречу с Матвеем. Успели разговеться!..» От притихшей старицы клубился бело-черный дым, вызывая кашель, сглаживая приятность.