Леонид Лушников - След заката

Трифонов не слышал этого слабого возгласа и вернулся не спеша к Марфе, неся в широких ладонях душистую июньскую воду, сочившуюся сквозь пальцы хрустальными каплями…

В Бересеньку Трифонов приехал из монастыря на второй день к вечеру после скромных похорон жены, где кроме монастырской братии никого не было. Деревня уже окунулась в закатный туман, наплывающий в улицу из Айгирского горла белым валом. Тишина встретила его в собственной усадьбе. Двор был как выметен. В углу осиротело стояла «Победа», подаренная ему правительством за труды. Скотину хозяин свел в монастырь еще в прошлую осень, как только Марфа слегла. За мебелишкой, скроенной по-старинному любовно своими руками, должен приехать Леднев из Светлого, родственник по жене, а мелкую утварь решил раздать соседям. Перебирая старый кованый сундук, доставшийся еще от деда, в котором хранились разные документы, почетные грамоты, алые ленты стахановца лесного дела с прикрепленными к ним орденами и медалями, Трифонов надолго задумывался над каждой, вспоминая по сверкающим эмалью и золотом наградам свой путь в жизни, порой трудный, в корявых изгибах, но счастливый. «Куда все деть? — гадал он. — Иконы заберу, ну а это не потащу же в келью?»

Только сейчас, сидя на венском стуле, Трифонов сполна осознал свое сиротство. Жалость к потере всего, что было, вспыхнула с тоскливой силой и стало душно в просторном доме, где еще не покрыла паутина рук хозяйки в занавесках, подушечках и кружевных накидках. Так разукрашивать избы могут только деревенские бабы.

Побродив по дому, Трифонов тщательно собрал в мешок вещи из сундука, снял со стены иконки, связал их бечевкой и вышел во двор. На него снова глянули распахнутые двери сараев, успевшие за это время выдохнуть скотиний дух, оставив лежалый запах застарелого сена. Солнце косо бросало последние лучи сквозь щели в заборе на утрамбованное подворье, выглядевшее мрачно и стыло. «Чуть больше полгода прошло, а все уже начало покрываться тленом, темнеть, как в могиле, — думал он, закрывая ставни, лишая света жилье. Потирая саднившую грудь, он со страхом вдруг осознал, что все уже утеряно, не будет у него больше дома. Бересенька останется на месте, будет глядеть в светлые воды реки, а его ждет другая жизнь, над которой он никогда не думал и не гадал. — И остаться не могу!..» — глубокие рыдания сотрясали большое тело.

Трифонов вышел за ворота, когда в домах деревеньки, где еще колыхалась жизнь, засветился свет. Он проводил взглядом редкое стадо, растекавшееся по дворам, привычно вдохнул запах молока и скотского пота. Последней прошла пастушка, светловолосая соседская девчушка. Мотнув косой, звонко выкрикнула:

— Здрасьте!

— Здорово, попрыгунья, — наконец-то насильно улыбнулся Трифонов, направляя свои стопы к Березиным, решив все же попрощаться с друганом да попросить Петра Семеновича распорядиться оставшимся хозяйством.

— О-о-о, Корнилович! — встретил его возгласом Алексей, ставивший корову для дойки. С крыльца с подойником сходила Катерина, тоже поприветствовала и спросила:

— Как там Марфа?

— Померла Марфуша третьего дня! — глухо вымолвил Трифонов. — Похоронил вот!

— Господи! Вот горе-то! — у Катерины подкосились ноги. В изнеможении она опустилась на приступ, выронив подойник, загремевший по крыльцу. Алексей, хлопнув ладонью по перилам, хмуро спросил:

— Чего же не позвал?!

— Ни к чему это, Алеша, — Трифонов махнул горестно рукой. — Страшная она после болезни. Пусть помнится такой, какой была ранее…

— Заходи в дом, — Алексей ступил на крыльцо, подняв подойник. — Катерина, ты чуть попозже подоишь. Ольга у нас замуж выскочила. Привезла мужа показать. Сидим за столом. Зайди, поздравь! — Алексей слегка подтолкнул Трифонова. — Не к месту, конечно, гулянка…

— Что же?! — Трифонов вошел в избу следом за Алексеем. Петр Семенович обрадованно вскочил, закостылял навстречу дружку, обходя молодых, сидевших под образами. Поднялся шум.

— Соседушка! Вот Ольгу пропиваем!.. Прошу к нашему шалашу, — старик медленно поклонился.

— Марфу похоронили! — погасил веселость Алексей.

Сразу же наступила тишина. Петр Семенович легонько обнял Трифонова, проговорил, вытирая выбившуюся из уголка глаза слезу:

— Земля ей пухом! Хорошая баба была. Что же, помянем!

Сидели за столом тихо. Трифонов выпил рюмку и сразу же засобирался, виновато улыбаясь.

— Вы уж простите меня. Ныне мне не до весельев! И вашу компанию портить не хочу. Да мне еще до монастыря добираться. Ты, Петя, посмотри за моим хозяйством, пока Леднев не приедет за мебелишкой. Деньги возьмешь с него, сколько даст. Он крохобор! Не больно-то раскошелится. Ежели на дом покупатель найдется, то продай. Я, может, еще загляну. А это вот вам, молодые, — он вынул из мешка иконку, положил перед Ольгой. — На счастье! — на секунду замешкавшись, достал из кармана сберегательную книжку. — Счастье, говорят, без денег не построишь. А это вам подарочек от меня и от Марфы. Обзаводитесь домом. А это Сталину! Трифонов смыл улыбку с лица, уставившись на портрет вождя. Потом навесил ленты с орденами и медалями на портрет с угла на угол. На одной из них горели золотые звездочки. — Пусть у вас хранятся. Он мне их давал!.. Прощавайте!

Трифонов взвалил мешок на спину, тронулся к двери и молча скрылся в сенях. Все сидели в расстройстве, прислушиваясь к тяжелым шагам по двору. Привычно звякнула калитка. Ольга раскрыла сберегательную книжку и побледнев проговорила:

— Батя!.. Дед!.. Тут столько денег?! Десять тысяч! Надо вернуть…

— Не ходи, внучка, — тихо проговорил Петр Семенович. — Не возьмет. Он и раньше был щедр… Решил со всем порвать. Ему сейчас ничего не надо. Больно-то не тратьте. Приберегите…

Через неделю молодые уехали в Челябу, где они оба учились в институте. И снова в доме наступила спокойная тишина. Петр Семенович, прощаясь, прослезился:

— Навещайте почаще. Не велико расстояние. Утром сели в поезд, к вечеру в Бересеньке. А деньгу-то больно не тратьте. Не сорите…

— Дедуля! Мы книжку оставили у мамки. Надо будет, возьмем…

— Правильно поступили, — одобрил дед.

Катерина, обнимая дочь, как-то болезненно всхлипнула и прижалась крепко к ее плечу. Ольга гладила мать по широкой спине, приговаривала:

— Не навечно же уезжаем! На каникулы приедем… Правда, Валя? — повернулась она к мужу. Тот кивал головой, улыбался, когда Петр Семенович пытался ему всучить бутылку самогона….

Леднев засобирался в Бересеньку сразу же, как только узнал о смерти Марфы.

— Слава богу, успокоилась! Земля ей пухом! — перекрестился он на образа. — Ехать надо, Танюшка. А то найдутся сородичи…

В Бересеньку Леднев наезжал очень редко да и то по настоянию жены. Не ладились у него отношения с Трифоновым после крупной ссоры и драки на лесосеке, когда «железный лесоруб» изметелил его, как цуцика, выбив два передних зуба и поломав три ребра. Да и за дело отлупил его бригадир. Не любил он подленькую душонку родственничка, хватавшего все, что плохо лежит: браконьерствовал, продавал лес налево, доносил начальству чуть ли не на каждого. Не изменился он и сейчас. В прошлом году, как только пошла волна арестов в районе, он накатал на свое начальство телегу куда надо на трех тетрадных листах, расписав все до капельки, как те незаконно сбывали пушнину на сторону, как преподносили дорогие подарки и были в деле с руководством меховой фабрики в городе Островном. К весне все было кончено. Директор и вся руководящая знать, вплоть до завхоза, ушли по этапу на Малининские шахты и на северные стройки. Отчего Светловское специализированное охотхозяйство потеряло свой блеск. Тихо стало. Дачки опустели, в загонах уже не щелкали выстрелы верховных чинов по подставному зверю. Егеря разъехались от безработицы кто куда. Остались только те, кому деваться некуда. Тут хоть какое-то жилье. Леднев за тайные заслуги перед органами попал в струю и вылез в начальники, захватив особняк директора. Огорчало его только то, что мебелишку, всякие ценности и барахлишко руководящего состава хозяйства конфисковали подчистую, а заодно прихватили государственную технику, вездеходы, снегоходы, включая и персональные легковушки, оставив лошадей на конюшнях, которых нечем было кормить, разрисованные пролетки для троек да сани, предназначенные для хозяйственных работ.