Леонид Лушников - След заката

Барыкины подошли через несколько минут. Потеря сына отпечаталась нестираемой болью на лице Розы, когда-то прекрасном и светлом, несмотря на горести ссыльной поселенки. Алексей поднял стакан повыше, проговорил срывно:

— Помянем всех!.. И в первую очередь Олега, вашего сына!

Алексей прожил в Марьинском до весны. Уезжая, на безлюдном перроне он неожиданно для себя спросил:

— А ты вспоминаешь свою службу, Вася?

— А зачем?! — Барыкин строго посмотрел в глаза Алексея. — Не вспоминаю и не каюсь. Да и другие заботы! — Он взял Алексея за локоть, притянул к себе и продолжал, пристально впиваясь в зрачки Алексея, почуявшего все ту же власть этого великана над человеком, хотя и присогнутым горем: — Винить себя в чем-то легко, а пережить трудно. Службой моей ни враги, ни друзья не оденутся и не обуются. Я присягал!.. И совесть моя чиста! Сейчас те самые уголовники, что были роднее власти, чем политические, стали еще ближе и зачислили себя в списки обиженных. Ты вот, Леха, все бегаешь от властей, как заяц. А Паляй наверняка поживает как кум королю и в ус не дует… Вот и соображай, что к чему?

Алексей наконец-то поднял рюкзак и медленно тронулся к дому, оступаясь на узкой тропке в целину. Пока шел до дома, стоявшего в снегах, как будто укутанного от всех невзгод, выплыла еще одна веха, напрямую связанная с прошлым и своим подельником по побегу из Ямы, с вором-рецидивистом Паляем. Прошлым летом ездили всем семейством на свадьбу Егора, жившего в Тольятти после того, как вывели войска из Афганистана, а проливший немало крови в той стране десантник, оказался не у дел, попав под какую-то непонятную акцию срочного сокращения. Скотину оставили под присмотром далекого родственника и укатили своим ходом на стареньком «москвиче», работавшем исправно стараниями Алексея.

Егор, к тому времени оттаявший от войны и неблагодарностей властей, кинувших афганцев оскорбительными заявлениями: «А мы вас туда не посылали!», благодаря белокурой волжанке Настене. Пока он не встретил Настену, глядя на бестолковый беспредел, разрушающий страну, хотелось ему взять гранатомет и жахнуть по чиновникам и ворам!..

Гостевали на Волге целую неделю, а когда пьянки закончились, тесть Егора на своей моторке повез на свою дачку порыбалить, но рыбалка не удалась. То ли погода стояла пасмурная, то ли другая какая причина, а только возвращаться домой с пустыми руками было стыдно. И тесть завернул свою дюральку к селу Стременному, стоявшему у подножья Жигулей, где в рыбачьей артели работал бригадиром свояк. Берега вокруг поселка, растянутого по косогору, полыхали цветущим подсолнухом, покрыв отрожки. золотой кипенью.

Развалистый нос моторки ткнулся в бережок возле небольшой, но опрятной пристаньки, вспугнув верховую баклешку, рассыпавшуюся веером по замутневшей воде. Егор с тестем, захватив садок, вылезли на берег, подтянув лодку.

— Ты, Алексей, пока тут покарауль лодку, а мы пойдем половим рыбки на бумажный крючок, — проговорил Егор, усмехаясь. — Самая надежная рыбалка.

— Да уж, не сорвется! — поддакнул тесть. Алексей сидел в разогретой солнцем лодке, мучился.

А мужики где-то пропали. Прошло уже часа два. За это время солнце уперлось в зенит и стало припекать еще больше. От воды, тихой и игравшей солнечными бликами, парило духотой. К бортам не притронуться. Алексей вышел на небольшой косогор, где в тени под развесистой ветлой тек ветерок, сел на бревна. Рыхлая тень от кроны дерева, укрывала небольшую сплотку, на которой сидел старик с удочкой. Поплавок нет-нет да нырял в теплую воду, начавшую уже зацветать изумрудной ряской, и тогда дремавший чутко рыболов оживал, ловко подсекая красноперую сорожку.

Алексей от нечего делать спустился к нему, присел на качающиеся бревна сплотки, протянул пачку сигарет.

— Курите…

— А че и закурю. — Старик, глядя насмешливо серыми глазами на незнакомца, продолжал игриво: — Из городу? Вижу, что ты ненашенский. Откель приехал к Баяну? Из Самары, что ль?!

— С Урала…

— Вон чего?! Баян-то с Егором к Налиму подались! — старик усмехнулся. — Эта прозвища… Так-то он Венька Конарев… У нас тут без прозвищев нет жителей. Скоро и Егору пришлепают…

— Откуда вы их знаете? — удивился Алексей.

— А тут все друг друга знают. Не велика земля… Я Сова… В молодости зрение хорошее было. Бывалочай, ночью за версту вижу. На войне-то снайпером был. О-хо-хо! — он вздохнул и снова полюбопытствовал: — Родня, что ли?

— Родня. Егор — племяш…

— Их, афганцев-то, оплевали! Оплевали!.. Нехорошо!.. — он снова вздохнул. — Рыбалю вот для удовольствия от нечего делать. И для зверюги, — старик ткнул пальцем, корявым и изогнутым, как рыболовный крючок, с острым ногтем. Алексей только сейчас увидел большого пестрого кота, сидевшего на берегу и глядевшего мимо хозяина на задок, где трепыхалась мелочишка. А старик через короткую паузу продолжал хрипловато: — Как утро — так на речку! Мышей рылом не чует, а рыбу жрет пропадом! Я ведь тоже в бригаде работал, вот он и привык. Сейчас посократили всех. Так балуются да браконьерничают втихую!..

Из-за залесенного зеленого мыска, с верхов водохранилища, плавно выплыла снежно-белая моторная яхта. Описывая крутую дугу и рассекая водные усы крутыми обводами носа, она шла, как лебедь, гордо и надменно. Сбавила ход она только перед самой пристанью. Поуркивал ровно мощный дизель, плескалась волна между судном и дебаркадером. Два матроса в белых рубахах выдвинули трап. Капитан в короткой матроске и белых штанах сошел с рубки на палубу, где его поджидала женщина вся в черном.

— Хозяин приперся! — не то с восхищением, не то со скрытой злобой произнес старик.

— Мэр, что ли?

— Мэр, парень, у него в шестерках, а это хозяин…

Старик еще что-то толковал тихо, но Алексей его не слышал. Поразило его название яхты. На борту золотом горели до боли знакомая фамилия и имя: «Петр Паляев».

— А кто такой Петр Паляев? — выдохнул с волнением Алексей, перебивая бормотание старика. — Генерал… Герой войны?!

Старик откровенно захохотал.

— Ха-ха-ха! Герой с дырой!.. Петька-то?! Жулик, каких свет не видывал! Еще до войны у старой церквы… Она под водой осталась, когда плотину построили… А эту, — старик обернулся к селу, — Паляев и построил, — он долго смотрел на купола, игравшие на солнце зеленью и продолжал: — Паляй прозвище ему… Он и построил. Его мильтоны крутили возле ограды. Он тогда палец у милиционера напрочь откусил, а другому финкой брюхо пропорол. Ну его все же взяли в Жигулях. И в пятнадцать лет на Беломорканал пошел по воровскому да бандитскому делу. У них на роду было все написано. Отец тоже разбойничал на Волге, баржи грабил. Душегуб! А Петька-то сколь лет не появлялся, уж не припомню. А тут года три назад появился. Церкву построил, маслобойный заводишко и всю округу прибрал к рукам. Где силой, а где уговором. Многие тогда исчезли, кто ему противился. А нынешней весной привезли его откель-то с дыркой в голове. Тути похоронили в церковной ограде да еще отца Марии, его жены. Говорят, большой человек был в воровском мире. Властью, видать, не поделился, вот и укокошили. А сынок-то под стать отцу. Верховодит теперь он. Вишь, мать привез на могилку… Она-то Озерова так и осталась…