Йожеф Балаж - Посреди земли

И м р е. Чем непонятный?

Ч и л л а. Надо спрашивать по-другому: почему кто-либо НЕ хочет умереть? Почему он хочет жить дальше? Вот что надо объяснить.

И м р е. Этого я не понимаю.

Ч и л л а. Что же тут непонятного? Если бы знать заранее, что тебя ждет в последующие годы… Жить — вот основное зло.

И м р е. Нет, мама. Не говори так. Ты так хотела жить, жадно, ненасытно… Ты пылала, горела этой страстью к жизни. Ты сама была точно пламя — черное, жаркое пламя!

Ч и л л а. В жизни — зло и страдания. Лететь вниз, лететь к счастью. Бесплотность, бестелесность. Воля. Покой.

И м р е. Нет, мама! Нет другой реальности, кроме нашего тела. И я верю в силу плоти. Верю в бессмертие плоти.

Ч и л л а. Стремиться вниз так приятно и легко. Падение — это покой. Предвестник смерти.

И м р е. Нет! Не хочу!

Ч и л л а. Пойдем со мной, испробуй сам. Я помогу тебе. Пошли, сынок. Загляни отсюда, со скалы; там — бездна. Пойдем, лишь несколько шагов, и ты со мною…

И м р е (кричит). Нет! Прекратите! Хватит! С меня довольно! Какое-то безумие! Давайте сотрем всю запись!..

(Запись обрывается. Пауза. Магнитофон выключается. Включается снова.)

И м р е. А теперь под свежим впечатлением хочу записать на эту tape… Господи, я тоже стал так называть ленту, до чего прилипчива эта манера — как болезнь! Расскажу о том, что посчастливилось увидеть мне сегодня, пятнадцатого мая, вечером… Юлики, конечно, опять нет дома. Фрэнк, конечно же, опять спит. (Собачий лай.) Бобби, конечно, опять охотится за кем-то и лает… Я сгребал опавшие листья в саду, начал после обеда и так увлекся работой, что не заметил, как стемнело. В саду почти одни эвкалипты, их называют здесь каучуковыми деревьями, и их столько видов — не перечесть. Я должен был сгребать опавшую листву в кучи, затем складывать в корзину и переносить за дом, а там, в скалистой части сада, сжигать. В огне листья трещат, и от них поднимается густой, белесый дым, едкий, щекочущий ноздри… В какой-то момент я оторвался от работы и взглянул на небо. Весь небосвод затянут облаками, и лишь далеко, над городом, виднелся крохотный просвет. Как раз такой, чтобы в нем поместиться Южному Кресту. Четыре яркие звезды ромбом и пятая, побледнев, чуть в стороне. На всем необъятном небосводе ни звездочки, кроме этого созвездия Южного Креста… По-моему, такое очень редко бывает. Неожиданно меня охватило чувство приподнятости и какого-то беспричинного счастья: это добрый знак, хорошее предзнаменование, эти мои путеводные звезды. Они указывают путь и сами идут со мною, хранят и оберегают меня, мои счастливые звезды, и отныне, куда бы ни забросило меня в скитаниях по свету, они навсегда останутся со мною…

(Пауза. Магнитофон выключают. Включают снова. Чистый и сильный женский голос поет венгерскую народную песню. Затем слышатся аплодисменты, хаотический шум, гул многочисленной аудитории.)

Д ю р и. Дорогие гости, разрешите от вашего имени поблагодарить артистку Дору Ланцош за этот чудесный концерт. Ее исполнение венгерских народных песен заставило всех нас, здесь присутствующих, вспомнить молодость. Нам остается только пожалеть о том, что она уже отбывает на родину и мы лишаемся удовольствия слушать ее изумительный голос. Но память о ней мы сохраним…

Ю л и к а. И голос Доры тоже сохраним. Мы записали концерт: у меня была с собой tape.

Д ю р и. И тебе, Имре, спасибо от всех нас. Твой остроумный и трогательный рассказ воссоздал для нас Будапешт прошлого и настоящего, и мы смогли хоть на час снова почувствовать себя на родине… (Обрывки разговора.) Что ты говоришь, Эржи?

Э р ж и. Имре, прошу тебя, расскажи еще раз ту чудесную историю — про Костолани… [31] Костолани Дежё (1885—1936) — известный венгерский писатель.

И м р е. Да все уже слышали. И ты, и Юлика, и Эва.

Э в а. Расскажи еще раз. Поучительная история.

М и ц и. Какая история? Мы не слышали! Просим тебя, расскажи! (Раздаются голоса: «Расскажи!» «Просим!»)

И м р е. Ну что ж, пожалуйста. Однажды будто бы — я не могу поручиться за достоверность истории — к Костолани подсел в кафе друг его детства, возвратившийся на родину из Бразилии. Этот человек принялся восторженно расхваливать Бразилию и уговаривать поэта вместе с семьей переехать туда, изумительнейшая страна, стремительно развивающаяся, и возможности там несравненные. Костолани-де мог бы сделать блистательную карьеру, стать профессором университета, а то и академиком, его ждут слава и богатство, а может, и лавры писателя; с его-то легендарным чутьем языка он в два счета выучил бы португальский, на котором говорят в Бразилии, это-де очень легкий язык. Костолани был человек увлекающийся, в нем проснулось любопытство. Он принялся допытываться у приятеля, как звучит этот язык, как будет, к примеру, «человек»? Не помню точно, но, скажем, «homen». А «стол»? «Mesa», — отвечает тот. Ну, а «больной»? «Больной» по-португальски «doente». А как сказать по-португальски: «расклеился» или «не все дома»? (Общее веселье.) Этого приятель не знал. Тогда я не поеду в эту Бразилию, — решил Костолани… (Смех, аплодисменты.) Вот так-то, дорогие мои друзья. Нелегко жить, когда человек, если он болен, может сказать о себе: doente, sick или krank — и не знает, как передать, что он расклеился. (Общее оживление.) Желаю вам быть не только happy, но и счастливыми!.. (Смех, аплодисменты.)

(Пауза. Магнитофон выключается. Снова включается. Долгий звонок. Гул, шум голосов, постепенно стихающий.)

Г о л о с п р о ф е с с о р а. Ladies and gentlemen, may I introduce you our guest, Mr. Imre Donati, the distinguished Hungarian… [32] Леди и джентльмены, разрешите представить вам нашего гостя, мистера Имре Донати, известного венгерского… (англ.)

(Запись обрывается. Магнитофон выключают. Включают снова.)

И м р е. Прекрасное произношение, чувствуется, что он учился в Англии, кончал Оксфорд. Оттого я и решил оставить этот фрагмент записи для сравнения. Говорил профессор мельбурнского университета, который представил меня аудитории. Затем последовала моя лекция, я записал и ее от начала до конца. Но после, вечером того же дня, в номере гостиницы я прослушал и сразу же стер всю запись. Скверный английский, сплошные благоглупости и прописные истины — лекция настолько неудачна, что лучше вычеркнуть ее из памяти… (Порыв ветра.) Сейчас я снова в Сиднее. Я — в квартире у Эвы, в аэропорту взял такси — и прямо сюда. Эва еще не вернулась домой, но ключ от квартиры был на своем обычном месте: брошен в почтовый ящик… (Пауза.) В Мельбурне у меня была одна курьезная встреча. В своей лекции мне пришлось, хотя и вкратце, коснуться венгерской истории за последние полтора столетия, без этого все изложение было бы непонятно. Так вот, по окончании лекции, уже в коридоре, меня останавливает какой-то бородатый тип в свитере, судя по всему, из местных, австралиец. Представляется: он-де — писатель. Ну, и о чем же он пишет, спрашиваю я. В том-то и загвоздка, отвечает писатель, если бы мы знали, как он завидует нам, европейцам, и в частности венграм. Чему именно? Тому, что у нас всегда что-нибудь да происходит: войны, революции, великие потрясения и так далее — какое неисчерпаемое обилие тем! Ну, а о чем, скажите на милость, писать ему, когда у них, в Австралии, никогда ничего не случается! Недурно, а?.. (Порыв ветра.) Да, эта часть света действительно находится на отшибе. И не только для нас, живущих в другом полушарии или переселившихся оттуда. Но, пожалуй, даже и те, кто родился здесь, тоже ощущают, что они находятся на отшибе, в стороне от основных магистралей мира, вдали от тех мест, где происходят важные события, решаются судьбы… Конечно, в этом есть и свои преимущества. Не всегда хочется знать об этих важных событиях. Не так уж это плохо — иной раз отрешиться от бурь мирских и просто сидеть у моря и слушать прибой… (Вой ветра.) Здесь, в Броунте, где живет Эва, берег совсем рядом, кажется, одной ногой стоишь в океане. Прибойная волна того и гляди захлестнет в комнаты, а ветер ревет так, будто в открытом море, под парусом… (Завывание ветра.) Можно слушать его ночи напролет, наяву или во сне, и наблюдать в темноте из окна, как по черной поверхности воды белые гребешки пены убегают вдаль один за другим и разбиваются о скалы… (Звонок.) Эва пришла. (Кричит.) Сейчас открою! Это я…