Чарльз Мартин - Где живет моя любовь [litres]

Старик Маккатчи всегда дорожил своими арбузами. Он не только выращивал их с завидным искусством, но и зорко охранял. Так было всегда, насколько мы с Эймосом могли припомнить.

Разумеется, в детстве мы не раз таскали у Маккатчи его знаменитые арбузы, но однажды он нас заметил и направил на нас свет мощного прожектора. Застигнутые на месте преступления, мы бросились бежать, но запутались в его электрической изгороди. Маккатчи выключил ток, забрал у нас украденные арбузы и, усадив у себя в кухне, вручил телефон и велел звонить родителям. А поскольку факт кражи был налицо, наше приключение закончилось скверно.

Прошло, наверное, несколько лет, прежде чем мы отважились возобновить наши набеги. Впрочем, на вылазку мы отправлялись, только когда были на сто процентов уверены, что Старик Маккатчи и его жена уехали в своем доме на колесах в десятидневный отпуск куда-то далеко на север, что они проделывали каждые два года.

Похоже, Мэгги не питала того почтения к Старику Маккатчи, какое испытывали мы с Эймосом. Вгрызаясь в очередной ломоть, она показала ножом себе за спину, где я увидел еще пять огромных арбузов, сложенных пирамидой, словно пушечные ядра. Учитывая их размеры и вес (а также размеры и вес самой Мэгги), я был уверен, что ей пришлось совершить не меньше шести вылазок на участок Маккатчи. С моей точки зрения, это было нечто феноменальное; в свое время я в буквальном смысле на своей шкуре убедился: один удачный налет – и можешь считать, что тебе крупно повезло. Совершить два похода подряд и не попасться означало дразнить судьбу. Шесть удачных налетов в один день мог совершить только человек, заключивший сделку с дьяволом.

Я усмехнулся.

– Ты купила их в магазине?

Рот у Мэгги был набит сладкой арбузной мякотью, поэтому ответить членораздельно она не могла. Сделав судорожное движение челюстями, отчего по ее подбородку снова потек сок, она выдавила что-то вроде «Умгу».

– Ну и ну!.. – Я сел на крыльцо рядом с ней. – Должно быть, тебе нелегко пришлось – ведь магазин далеко, а фургон был у меня.

Вместо ответа Мэгги снова откинулась назад, выпятила губы и выплюнула семечки еще дальше, чем в первый раз. Приглядевшись, я разглядел среди травы несколько сотен блестящих черных точек.

Больше я ничего говорить не стал. Поднявшись, я взял из пирамиды верхний арбуз и, вернувшись на место, поставил между ногами. Достав из кармана Папин складной нож с желтой рукояткой, я взрезал блестящую зеленую кожуру, вырезал сердцевину и, нагнувшись, вдохнул сладкий, свежий аромат Южной Каролины. На свете найдется мало вещей, которые столь же приятны, а сознание того, что Мэгги ограбила Старика Маккатчи, сделало вкус арбуза просто восхитительным.

К сумеркам – к тому времени, когда первые каролинские утки с криком пронеслись над нашими головами, возвращаясь к своим гнездам где-то на южном берегу реки, – вся лужайка перед домом была усеяна арбузными корками и семечками, обильно полита соком и повита нашим беззаботным смехом. А когда совсем стемнело, ночь озарилась огнями сотен светлячков. Они беззвучно танцевали над стеблями кукурузы, заставляя наши глаза вспыхивать от восхищения и восторга. Легкий ночной бриз унес с собой дневной зной и висящую в воздухе пыль.

Вскоре стало свежо. Пора было спать, и я, поднявшись, взял на кухне черный мусорный пакет, чтобы собрать арбузные корки с травы и с крыльца. Пока я этим занимался, ветер слегка переменил направление, закружился вокруг дома и принес с собой запах земли и… дыма.

Выпрямившись, я поднял голову и, принюхиваясь, двинулся в том направлении, откуда, как мне показалось, прилетел этот запах. Вообще-то в сельской местности почуять запах дыма и гари можно почти всегда, но только не в такую ветреную ночь, когда Лесная служба ни за что бы не выписала разрешение на разведение огня. В растерянности я остановился, и тут до меня донесся слабый, но вполне различимый керосиновый запах. Это могло означать одно из двух: либо где-то поблизости взлетела на воздух топливозаправка, либо чей-то старый дом, построенный из сердцевины сосны, известной также как «смоляк», сгорел дотла. Учитывая направление ветра, а также то, что в радиусе десятка миль от моего дома не было никаких топливных заправок и хранилищ, я остановился на последнем варианте. И мой сканер, оживший через несколько секунд, только подтвердил мою догадку.

Бросившись в дом, я натянул брезентовые пожарные штаны и сапоги из литой резины, накинул на плечи лямки штанов и снова выбежал наружу, держа под мышкой куртку и шлем и спотыкаясь на каждом шагу. Мэгги все еще сидела на крыльце, прислушиваясь к переговорам в сканере. При виде меня в пожарном костюме она не рассмеялась, как обычно, и я понял, что дело серьезное.

Догнав меня возле фургона, Мэгги быстро сказала:

– Горит церковь пастора Джона. Ты езжай, а я проверю, как там Аманда.

Зашвырнув шлем и куртку на заднее сиденье, я бросил взгляд на юг. Ночное небо казалось еще чернее из-за огромного облака черного дыма, но в первую очередь мое внимание привлекли багровое зарево и высокие языки пламени примерно в четырех милях от нашей фермы. Торопливо поцеловав Мэгги, я запрыгнул в фургон, запустил двигатель и повернул руль в направлении подъездной дорожки. Выезжая на шоссе, я едва не столкнулся с внедорожником Эймоса, который выскочил на асфальт прямо передо мной. На повороте его занесло, и я слегка притормозил, пропуская приятеля вперед, а потом снова дал полный газ. Все мое внимание было направлено на дорогу впереди и на красные огни Эймосовой машины. Только раз я бросил взгляд на спидометр – стрелка показывала чуть больше восьмидесяти пяти миль в час.

Вскоре мы оба уже сворачивали на обширную стоянку возле церкви пастора Джона, освещенную красными проблесковыми маячками нескольких пожарных машин. По стоянке, словно муравьи, носились многочисленные пожарные. Я надел шлем и маску и попытался приблизиться к объятому пламенем строению, но жар был так силен, что мне пришлось остановиться за полтора десятка ярдов от входных дверей. «Кадиллак» пастора, припаркованный рядом, уже был охвачен огнем. Я посмотрел наверх и понял, что колокольня вот-вот рухнет. На моих глазах завалился притвор, и в небо взлетели новые языки пламени и рои горячих искр, заставив попятиться пожарных, поливавших церковь из брандспойтов.

Должно быть, пожар начался именно в притворе, поскольку от него мало что осталось. Судя по пробивавшимся сквозь крышу огненным языкам, половины наоса, где стояли скамьи, уже не было, вскоре должен был вспыхнуть и алтарь. Служебные помещения в глубине церковного здания пока не горели, но даже в темноте я видел плотные клубы дыма, выбивавшиеся из всех окон и щелей.