Гейл Форман - Я сбилась с пути [litres]

– А разве план не в том, чтобы перейти на следующий уровень? Но с этой песней ничего не выйдет.

– Почему ты ведешь себя так…

– Как будто завидую? – продолжила она. И хохотнула. – Завидую тебе?

«Как будто весь контроль у тебя», – хотела сказать я. Но ее предположение тоже подходило.

– Давайте сделаем паузу. – Мама повернулась к Сабрине. – Может, хотя бы послушаем ее?

Даже когда это была моя песня, учитывалось только мнение двоих. Они всегда будут командой.

Сабрина откинулась на спинку стула, больше не возражая. И сверлила меня взглядом, как бы бросая вызов.

Я нажала на кнопку воспроизведения.

Дальше следовало еще два куплета, но Сабрина бросила на меня такой ядовитый взгляд, что я не осмелилась их оставить. Выключила запись.

– Ты уловила идею, – сказала я маме.

Она выглядела удивленной, точно не узнавала ни песню, ни человека, который ее пел.

– Ну, – протянула она, – это весьма необычно.

– Она не обработана, но я хочу добиться легкого звучания, – добавила я. – Может, добавить ударных и пианино.

– Она уникальна, – заметила мама, – с эфиопской мелодией. Мне кажется, Хейден не слышал ничего подобного.

Она прониклась симпатией к этой песне. Я слышала это. И Сабрина тоже слышала. И решительно воспротивилась.

– Я не буду это петь.

– Милая, – пролепетала мама, – давай будем профессионалами.

– Профессионалами? Разве профессионально озвучивать проблемы с папой перед Хейденом Бутом?

– О чем ты говоришь? – закричала я.

– Прошло семь лет, – ответила она, постукивая по груди. – Смирись уже.

– Сама смирись!

– Может, и смирюсь. Может, я устала о тебе заботиться.

– Так вот как ты это называешь? Потому что, по-моему, ты только дискредитируешь меня. Задвигаешь.

Когда я злилась, то закипала. Когда Сабрина злилась, то замирала. Это одно из многого, что различало нас. Но в тот момент атмосфера изменилась. Сабрина закипела от гнева, воспламенив всю комнату, а потом все эмоции сошли с ее лица, ее голос стал ледяным.

– Если выберешь эту песню, – сказала она, – будешь петь ее одна.

Мы договорились петь «Пропасть между нами» и всю ночь репетировали, даже не разговаривая. И когда на следующий день поехали в офис к Хейдену, тоже не разговаривали. Но когда двери лифта открылись, то моя злость испарилась и я ощутила тоску по дому. Мне хотелось вернуть все назад. Спеть, как тем вечером в кровати, или взять сестру за руку, как на прошлой встрече с Хейденом. Но Сабрина стояла, опустив руки и сжав их в кулаки, лицо безэмоциональное, как у статуи.

Мама связалась с ассистенткой. Мы с Сабриной сели.

– Сабрина, – прошептала я, – насчет «Маленького белого платья»…

– Не надо! – прошипела она. Развернулась ко мне, вперилась взглядом и открыла рот, чтобы продолжить, но в этот момент ассистентка Хейдена позвала ее по имени. Она поднялась. Я тоже.

– Он хочет встретиться с каждой по отдельности, – сказала ассистентка.

Меня окатило волной страха. Это как наблюдать за девушкой из фильма ужасов, которая в одиночестве спускается в подвал. Хочется закричать, но даже если сделаешь это, она не послушается.

Сабрина вошла в кабинет, и я села рядом с мамой, судорожно подергивая ногами. Мама положила на них руку, но не помогло. Через закрытую дверь я слышала, как Сабрина исполняла «Пропасть между нами», которую мы должны были спеть вместе. После этого она оставалась внутри еще долгое время, их бормотание невозможно было разобрать. Мама начала нервничать.

– Интересно, о чем они говорят? – произнесла она, бесконечно поглядывая на телефон, словно Сабрина могла мысленно написать ей новости в сообщении.

Я уверяла себя, что Хейден снова рассказывал ей о славе. Уверяла, что Хейден расспрашивал ее о наших видео и о нашей стратегии, узнавал, кем она видела себя через десять лет.

Но не могла отделаться от дурного предчувствия, что мы вошли в это здание как Сестры Кей, а выйдем кем-то другим.

Затем я снова услышала пение Сабрины. Но не «Пропасть между нами» и не одну из наших песен. Она пела «Tschay Hailu». Песню, что пел папа. Нашу первую совместную песню.

И тогда я поняла. Она предала меня.

Когда они выходят из кафе, что-то меняется. И никто не может сказать, что именно. Но Натаниэль знает, что слышал песню Фрейи и ранее, хотя ни разу в жизни не смотрел видео на Ютьюбе. И Фрейя помнит парня Харуна, хотя получает сотни тысяч комментариев. И Харун сегодня здесь, с Фрейей, настоящей Фрейей.

Пока они куда-то идут, Натаниэль робко спрашивает, что случилось с голосом Фрейи.

Она и прежде задавалась этим вопросом, но до сих пор не нашла ответ. Она рассказывает Натаниэлю и Харуну про тот день, когда все пошло наперекосяк, как она усердно пела, даже слишком усердно, а следующим утром не смогла выдать и строчки, и все решили, дело в надорванных связках. Фрейе дали отдохнуть утром, персональный массажист Хейдена сделал ей массаж. Но во второй половине дня стало только хуже, а на следующий день – хуже некуда. И она знала, что это не надрыв – его бы она почувствовала. Это была пустота. Она всегда умела петь, всегда знала, как это сделать, а сейчас казалось, будто душа покинула тело. «Не накручивай себя», – посоветовала мама, но это означало, что Фрейя в беде. Она спела первую ноту, как только родилась. Она пела точно так же, как и дышала, – автоматически. И вдруг не смогла. А иногда едва могла дышать.

– Когда это произошло? – спрашивает Харун.

Фрейя вздыхает. Миллион лет назад. Настолько уставшей она себя чувствует.

– Три недели назад.

– Три недели! – восклицает Харун. – Это ничто. Разве они не могут подождать?

– Могут, но не станут, – отвечает Фрейя. – После сегодняшнего осмотра у врача Хейден вызвал меня в офис. Уверена, чтобы выгнать. Вот почему я не поехала. Он не сможет меня уволить, если меня там не будет.

– Но прошло всего три недели, – повторяет Харун. Кажется, он слишком на этом зациклился. Он не знает, что время Хейдена измеряется золотом, а три потерянные недели – это счет, который никто из них не потянет.

– Я потеряла свое место, – объясняет Фрейя. – Через две недели он займется Лулией.

– А ты не можешь записаться после Джулии? – спрашивает Натаниэль.

– Лулии, – исправляет его Харун.

– Ну Лулии.

– Это не так работает.

Фрейя устала об этом говорить, устала пытаться предугадать, что взбредет в голову Хейдену Буту. Что его удовлетворит. Что разозлит. Что сойдет за преданность, а что за предательство. Она знает, что он ее бросит. Мама в это не верит. Зачем кому-то два года инвестировать в человека, а потом просто отшить? Это неразумно. Но Фрейя знает, что, несмотря на его слова – «Искусство – это личное. А бизнес – нет», – у Хейдена все бизнес и все личное.