Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга вторая. Звери

Матвей прокашлялся и сказал негромко:

– Меня Матвеем звать.

– Хорошее имя, доброе. А отца как зовут?

– Звали – Матвей ответил глухо – Матвеем. Матвей Матвеич я.

Дед сходил к печи, вернулся с кружкой, в которой был крепкий мясной бульон. В другой руке он держал краюху грубого хлеба. Ни вкуса, ни запаха Матвей не чувствовал.

– На-ка вот, поешь, Матвей Матвеич. Одними отварами сыт не будешь. Ты у меня три раза за седмицу всего и поел. Бульону. Силы тебе нужны.

Глаза Матвея защипало, Матвеем Матвеичем его звал дед Влас. Травник принес оструганный пенек и уселся на него напротив Матвея.

– Сказывай, сынок.

И Матвей, глотая бульон и заедая его хлебом, в который уже раз стал рассказывать. Все, от самого начала. С того самого дня, как впервые в деревне появились бандиты, которых они потом в тайгу вывезли.

Дед Савелий слушал, не перебивая, лишь изредка сокрушенно качал головой. Закончил Матвей решительно:

– Никак мне нельзя седмицу лежать. Мне девчат выручать. Да и мам там одна.

– Ну это ты хватил – нельзя. Сказано тебе – седмица, так и не спорь – дед сурово сдвинул брови, однако глаза его лукаво поблескивали.

– Но ведь девчата…

– Знаю я ту деревню, где мамка твоя обретается. Схожу. Может, и девчата твои там уже. Я Ивана-коваля вот с таких годов знаю – он показал ладонью высоту чуть ниже пенька, на котором сидел. – Он мужик серьезный.

– А когда пойдешь? – Матвей с надеждой посмотрел на деда Савелия.

– Вот как встанешь, так и пойду. Некому тут за тобой ходить, кроме меня.

– Но это же седмица!

Дед Савелий поднялся, пятерней прихватил пенек:

– Седмица. Иначе никак.

Сказал так и вышел из дома, оставив чурбак у стола. Матвей допил бульон и доел хлеб, и его неудержимо потянуло в сон.

Ближе к вечеру, когда Матвей проснулся, дед Савелий сидел у печи и мастерил что-то. Матвей шевельнулся неловко и зашипел от боли сквозь зубы. Дед Савелий, не оборачиваясь и продолжая мастерить что-то, спросил:

– А какого роду ты, Матвей Матвеич?

– Святогор.

Дед Савелий повернулся к нему всем телом. Огонь в печи горел ярко и освещал травника со спины, так что лица его видно не было, но по голосу было слышно, что он улыбается:

– Знавал я одного Матвея Святогора. Знатный охотник был. Сын, выходит…

Они помолчали. У Матвея перехватило дыхание, а дед думал о чем-то своем. Наконец он заговорил:

– Вижу, елозишь ты по лавке от нетерпения. Батьку твоего я встретил давно – в тот год ему было ли, как тебе сейчас, не знаю. А уже тогда он был добрым охотником. Помог он мне тогда шибко. Медведица меня порвала. Выкатился малой под ноги, а мамка его следом. Ну и закрутилось… Отцу твоему случилось мимо идти, как уж так вышло, то мне неведомо. Но он с полсотни шагов ту медведицу в ухо свалил. А после ходил за мной, как вот я сейчас за тобой хожу.

Он снова замолчал, задумчиво глядя куда-то в пространство. Матвей слушал, затаив дыхание: этой истории он не знал, отец не рассказывал никогда. Эх, батя, как же рано ты ушел…

– Вот как, выходит, отблагодарить довелось – дед Савелий улыбнулся Матвею. Поднялся. Подошел к его лавке, опустил широченную ладонь на голову:

– Горячка спала. Пошел на поправку, сынок. Сейчас снедать будем.

Он наклонился, легко подхватил Матвея, усадил его, подложив под спину пышную подушку. У Матвея закружилась голова, во рту моментально пересохло, в глазах потемнело. Он зажмурился, переводя дух. Спину будто обдали кипятком, на простыне проступили темные пятна.

Дед Савелий вернулся, неся большой чугунок, исходящий ароматным паром. Щи! Настоящие щи из кислой капусты, их запах Матвей ни с чем не спутает! Рот моментально наполнился слюной, боль в спине и шее отступила. Дед Савелий поставил чугунок на чурбак, вручил Матвею деревянную ложку, его ложку. Затем стянул с него укрывавшую его простыню, осмотрел спину, хмыкнул в бороду:

– Может, и меньше седмицы…

Затем сходил на ледник и принес промороженную маралью печень.

– Первое дело при малокровии, Матвей. Крови ты много потерял, оттого и сил нет совсем. Вот на этот случай печень маралья полезнее всего. Марал ведь травки целебные кушает, оттого и кровь у него полезная. Так что строгай и ешь со щами вприкуску. И чем больше съешь, тем лучше.

Пока Матвей, обжигаясь, хлебал щи вприкуску с печенью, заедая хлебом и стараясь зачерпнуть со дна гущины, дед протирал ему спину тряпицей, смоченной в травяном отваре. Щи оказались на диво вкусными, с кислинкой, с разварным мясом, и Матвей наслаждался каждой ложкой. Его бросило в пот, с каждым глотком голод только усиливался. Дед Савелий, глядя на то, как он уплетает парящие щи, только усмехался:

– Ешь, ешь, Матвей. Наголодался, как же. Ишь как ложкой работаешь. Ешь потей, работай мерзни, а? – он потрепал Матвея по вихрам и продолжил обрабатывать его раны. А Матвей отложил ложку в сторону и застыл, уставившись в одну точку. Дед оглянулся через плечо, отложил тряпицу и присел перед Матвеем, заглядывая ему в лицо:

– Ну ты чего, Матвейша? – прогудел он.

Матвей, все так же глядя перед собой, заговорил:

– Зачем? Зачем люди убивают друг друга? Неужели нельзя было просто попросить? Зачем нужно было их всех убивать? – он взглянул в глаза деда Савелия, и тот вздрогнул – столько боли было в этих глазах. А Матвей продолжал, словно бы для себя:

– Зачем человеку становиться зверем? Бабы, дети, старики – всех зарубили! Никого не оставили, ни одного. Двое сбежали всего, два парня. И все. А остальные там остались, в омшанике – он опустил голову. Дед Савелий молчал, слова сейчас были не нужны. Бывают такие вопросы, на которые нельзя отвечать.

Матвей обратился к нему:

– Дед Савелий, вот скажи мне, неужели для того, чтобы защитить своих от зверя, нужно и самому стать зверем? Нужно? Неужели нужно начать убивать таких вот нелюдей? А как их распознать заранее, а?! И если начать их убивать, то чем тогда будешь от них отличаться? Откуда в людях столько жестокости?! – кулаки его сжались, глаза сверкали злыми слезами, желваки гуляли по скулам.

Дед Савелий осторожно, стараясь не причинить боли, положил ладонь на плечо Матвея:

– На твои вопросы никто не знает ответа, Матвей. Только ты можешь на них ответить. Сам для себя.

Но Матвей словно бы и не слышал его:

– Мама сказала мне, что страшнее человека зверя нет. А отец сказал, что никто, кроме Бога, не волен решать о человеке. Тогда кто те, кто решает? Те, кто убивает – кто они? Все еще люди? Или не были ими никогда? Скажи мне, дед Савелий…

Матвей склонил голову, плечи его тяжело вздымались.

– Ты ложись пока, ложись – голос деда Савелия был глух.

Но Матвей заупрямился:

– Нет, ты скажи. Как быть с этим всем теперь? Как поступить с этими нелюдями? Найти и каждого расстрелять? Или как? И если нет, то как жить дальше?!