Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга вторая. Звери

– Анют… ты чего не спишь? Ночь ведь.

Глаза ее как-то сразу наполнились слезами, две мокрые дорожки протянулись по щекам, губы задрожали. Он протянул руку, хотел погладить ее по голове, но она сжалась, дернулась в сторону и заплакала пуще прежнего:

– Матвей… ведь они… мы… я… Матвей… – она уткнулась лицом в колени, плечи ее мелко затряслись. Матвей схватил Анютку, прижал к себе, уткнулся носом в ее вкусно пахнущие травами пышные мягкие черные волосы, зашептал:

– Анют, ну что ты, перестань… Все хорошо, вы здесь, все плохое кончилось…

Она вывернулась из рук Матвея, посмотрела ему в глаза. В глазах ее плескались такие боль и страх, что Матвею стало страшно.

– Все плохое кончилось?! Матвей? Да как же кончилось? Как жить теперь, Матвей? Кому я теперь нужна такая?! – Анютка почти кричала, слезы катились градом.

– Анюта, перестань – он говорил строго, почти жестко – мне нужна, маме моей нужна, Иванам вон да Авдотье. Жизнь не кончилась, понимаешь?

Анюта замолчала, глядя на него широко распахнутыми глазами:

– Нужна… тебе?…

Она, похоже, только это и услышала.

– Прости меня… за то, что не было меня рядом…

Она перебила его:

– А что бы ты смог? Погибнуть со всеми вместе?

– Я не знаю… просто не знаю… но ты прости меня…

Анютка словно и не слышала его, говорила взахлеб, спеша выговориться:

– Любаву Ухов этот трогать запретил, она отдельно от нас всех жила. Но все равно все время с нами была. В обиду нас не давала, заступалась, дралась даже с этими… Мы тоже дрались, но разве справишься… – она зарыдала в голос.

Матвей слушал Анютку молча. Что сказать он не знал. Его полнила бешеная, дикая ярость, дыхание кончилось вдруг. А ведь они в деревне, дед Савелий сказал ему! Они сидят там, на берегу, в сарае. Сидят и ждут обоза, чтобы предстать перед правосудием.

Матвей вскочил, схватил нож и рванулся к выходу из сенника. Анютка метнулась следом:

– Матвейка, куда?! Стой, дурак!

Он не слышал ее, он вообще ничего не слышал и не видел. Его несла вперед ярость, он шел убивать. Он почти успел пересечь двор, но дорогу ему заступил дед Савелий:

– Охолони, Матвей – голос деда был глух. – Охолони, не то натворишь бед. Как жить потом станешь?

Матвей, не слушая деда, попытался обойти его стороной. За спиной из сенника выскочила Анютка, догнала Матвея, схватила его за плечи, уткнулась лицом ему в спину, чувствуя, как он дрожит. Дед шагнул к Матвею и молча забрал у него нож, сунул в сапог:

– Пойдем вместе, Матвей. Пока идем – думай. Хочешь ли ты сделать то, зачем шел? Если захочешь, я отдам тебе нож. Но помогать не стану, уж не серчай.

Анюта смотрела на деда Савелия из-за спины Матвея:

– Деда… как же?? Он же… Да вы что?! – голос ее кипел от возмущения, слезы высохли, она готова была броситься на защиту Матвея.

Матвей вздохнул глубоко, поднял лицо к небу, ловя ртом капли легкого, внезапно налетевшего дождика… Потом молча развернулся и пошел в сенник. Дед Савелий окликнул его:

– Матвей… – и когда Матвей обернулся, протянул ему нож.– Никогда не делай ничего сгоряча.

Матвей все так же молча кивнул, сунул нож за пояс и ушел. Анютка потерянно стояла посреди двора, глядя Матвею вслед. Дед подошел к ней, приобнял, прогудел добродушно:

– Иди спать, девонька. Ему одному побыть надобно, подумать.

На шум из дома на крыльцо вышел заспанный Иван-младший, потянулся, поскреб могучую грудь и спросил, подавив зевоту:

– Вы чего расшумелись-то? Ночь на дворе.

Дед хохотнул:

– Да Анютке вон страшное что-то приснилось, а тут я рядом случился.

Он подтолкнул Анютку к Ивану, и та шагнула послушно, зябко кутаясь в платок. Иван протянул ей руку, помогая взойти по ступеням, и повел в дом, что-то приговаривая. Дед улыбнулся, глядя им вслед.

Проснулся Матвей от громкого призывного мычания Буренки. Корова требовала дойки и шумно терлась боком о бревенчатую стенку сарая. Авдотья уже бряцала подойником, направляясь в сарай. Звонко прокричал петух, Иван называл его кочетом: статный, с ярким разноцветным хвостом и гордо топорщащимся гребнем, он выхаживал по двору, строго поглядывая вокруг. Рядом квохтали куры, разгребая лапами солому и выискивая чем бы поживиться. Матвей потянулся, легко соскочил вниз и толкнул створку ворот, выходя на двор. Серко радостно ткнулся носом ему в ладонь, боднул головой в бедро, приветствуя. Наскоро обмывшись по пояс холодной водой из стоящей у стены большой бадьи, Матвей растерся докрасна грубым полотенцем, что висело тут же на вбитом в стену гвозде, и пошел в кузню, откуда уже разносились голоса Иванов да деда Савелия.

Дед Савелий испытующе глянул на Матвея, одобрительно крякнул и заговорил:

– Задумали мы, Матвей Матвеич, топор тебе добрый сладить. А то ты по тайге с плотницким ходишь, не дело, большой шибко.

Матвей только плечами пожал, ему его топор нравился. Да, великоват немного, но уж очень ухватистый. Но если решили, пусть ладят. От добрых подарков отказываться нельзя. Дед Савелий между тем продолжил:

– Ну-ка дай сюда руку свою.

Матвей протянул ему руку, и дед принялся ее рассматривать, измерять пальцами. Попросил сжать и разжать кулак, потом попросил взять в руки топор и рубануть по стоящей тут же колоде. Удовлетворенно кивнул и пояснил удивленному Матвею:

– Топорище надо под руку ладить, чтоб хваткое было и удобное. Ну а уж сам топор Иваны сладят как надо.

Матвей спросил:

– Помочь чем-то надо?

Иван-старший хохотнул:

– А то как же. В стойле прибрать надобно.

…Работа привычная насквозь мыслей Матвея не занимала. Сгрести с пола мусор пополам с соломой, нагрузить его в два больших ведра да вынести за двор, где под горой устроена была яма. И так раз за разом, пока все не вычистишь. Потом свежей соломы на пол набросать и корма поросятам задать.

Матвей как раз разбрасывал солому, когда свет в дверном проеме заслонила чья-то тень. Он бросил последнюю охапку на пол и развернулся. В дверях стояла Любава. Стояла и молча смотрела на него, прямо в глаза. Матвей про себя в который уже раз отметил ее яркую, гордую красоту. Она была такой же, как и тогда, на реке. Вот только глаза… глаза ее не были больше глазами молодой девушки. На него смотрела взрослая женщина.

– Здравствуй, Матвей – проговорила она низким грудным голосом, от которого у Матвея по спине побежали мурашки.

– Здравствуй, Любава – голос его отчего-то сел.

Любава прошла внутрь, подошла к нему вплотную, все так же глядя в глаза. Постояла мгновение, выжидательно вглядываясь в его лицо, а затем опустила глаза и спросила тихо:

– Ты ведь уже все знаешь?

– Знаю.

Любава посмотрела на него исподлобья:

– И что ты теперь думаешь… обо мне?

– Мне очень стыдно… и больно… от того, что меня не было рядом.