Олег Попцов - И власти плен...

Поначалу их разговор не предвещал бури, но острота его все нарастала, и как финал: «У вас есть достойные ученики…» Реплике относительно учеников Голутвин не придал значения и только потом, уже у себя в кабинете, пытаясь понять причины внезапной вспышки нового руководства, вспомнил эти самые слова. Ученики, размышлял Голутвин, не идут вслед за нами, они сменяют нас. Это даже не намек, сказано открытым текстом. Значит, пора.

Он пропустил обеденный перерыв. Все знали, что он был у Нового, начнутся расспросы. Все-таки в числе первых. Ну как? Крут? Общителен? Чего ожидать? Молодые, из только что назначенных, свидетельствуют подчеркнутое уважение, а что думают на самом деле, разве угадаешь? Волнуются старики. На их памяти это четвертый. «Ну и дела… Всесильного Голутвина — под откос. Если таких не щадят, чего ждать остальным?» Кто-то позвонит, кто-то зайдет. Самое разумное — уехать. Новый вряд ли его хватится, он сделал свое дело, бросил зерна в землю. Нужно время, чтобы они проросли. Интересно, сколько времени ему, Голутвину, дано на размышление? Да и о чем размышлять? Взять лист бумаги и написать:

«Уважаемый Константин Петрович!

С настоящим министерством меня связывают сорок лет моей жизни. Начинал с мастера. Отдаю себе отчет, что теперь биографические данные не имеют никакого значения. В нашем разговоре вы сказали о достойных учениках. Эта фраза была произнесена не случайно, не столько по причине вашего действительного интереса к моим ученикам (тут вы не ошиблись, есть и ученики, и единомышленники), сколько из желания натолкнуть, точнее, подвести меня к мысли о моей отставке…»

Да-да, именно так и он напишет. Но не только это, не только это. Желаемого клочка бумаги с тремя формальными фразами: по состоянию здоровья, или что там еще пишут в таких случаях, ссылаются на статью Конституции, указывают возраст, — подобного унизительного документа он не оставит. Это не заявление об отставке, это открытое письмо министру. Он не заслужил упреков, которые обрушились на нею.

Неожиданно Голутвин поймал себя на мысли, что никогда не думал о том, как он будет уходить. Мысли всегда были устремлены вверх, видимо, по инерции. Он засиделся в начальниках главка. Прежний давал понять, что намерен сделать его своим первым заместителем. Когда это было? Теперь можно сказать, еще при Дармотове. Не стало Дармотова, и как-то разом стихли разговоры о его, Голутвина, непременном выдвижении. Скорее всего Прежний знал, что уходит. Они много лет проработали вместе… Голутвин закрыл лицо руками. За плотно закрытой дверью стучала пишущая машинка.

Окна кабинета выходили во двор. Внизу росли старые, разлапистые тополя. Каждый род говорилось одно и то же: надо бы спилить. Деревья затеняли двор, там вечно было сыро. Листья тополей, с одной стороны зеленые, с другой — матово-серебристые, достигали окон, весной оставляли на стеклах влажный, липкий след. Уборщицы, когда мыли окна, бранились. Потом на дворе кружилась белая мебель. Тополя цвели. Сходство со снегопадом было поразительным.

Еще не зима, но уже не осень, подумал Голутвин. Оттого мне так холодно.

Метельников знакомился с новыми разработками КБ. Разговор уже шел на убыль, принесли чай, и сейчас говорили больше о мотивах сопутствующих. Начальнику КБ позарез нужны пять квартир. Он присмотрел на стороне головастых мужиков, давать им жилье за счет очередников никто не решится: дополнительные квартиры могли спасти положение. Начальник КБ долго готовился к этой встрече, и то, что она пришлась в канун директорского юбилея, считал редким везеньем. То и дело заглядывали сотрудники, поздравляли Метельникова, говорили подобающие слова. Метельников чувствовал себя обязанным, всякий раз поднимался, свидетельствуя сдержанным поклоном свою благодарность. Начальник КБ был доволен. Как говорят в таких случаях, рыба сама шла в сети, лучшей психологической ситуации быть не могло.

— Я не хочу сказать, «нет», — заметил, однако, Метельников, — но и не могу сказать «да». С жильем плохо. Чуть позже, через год… пообещать, обнадежить можно. Если такой ответ вас устраивает, на том и порешим. Надо… — Он не успел договорить, дверь распахнулась, в кабинет начальника КБ вошел Фатеев.

Не спрашивая разрешения, не здороваясь, поспешно близился к столу, сел рядом с Метельниковым, заговорил сбивчиво и торопливо, сначала шепотом, спустя пять-шесть фраз уже вполголоса, не стесняясь посторонних. Смена настроений была внезапной, и Метельников не сразу понял, о чем он.

Не здесь, не в кабинете начальника КБ, вести подобный разговор. Однако выбирать не приходилось, да и Фатеев увлекся, никак не желая обидеть начальника КБ, Метельников смотрел на его погрустневшее лицо, машинально кивал головой, скорее свидетельствуя свое согласие с уже сказанным ранее, а может быть, и это было столь же понятно, мысленно пытался оживить события, пересказанные Фатеевым, и кивал слаженно, одобрял свое поведение в этих событиях.

То, о чем говорил Фатеев, представлялось не только значительным по сути, но и требовало немедленных ответных действий. Метельникова раздражала суета. Всякая поспешность таила в себе возможность ошибки. Самым разумным было бы остановить Фатеева, закончить оборвавшийся так некстати для начальника КБ разговор, а уж потом… «Жилья нет. Он вряд ли может помочь, но пообещать, обнадежить… Пусть не сейчас, чуть позже, через год. Он не сказал «нет», а это уже кое-что». Так следовало поступить, так он хотел поступить, но сила реальных обстоятельств, его зависимость от них, вынуждали Метельникова забыть об осторожности и говорить в полный голос о событиях, которые в крайнем случае, помимо Метельникова, касаются лишь Фатеева. И совсем не потому, что он заместитель Метельникова, скорее на правах друга. Да и юбилей, Фатеев значился организующей пружиной, которая высвобождала недостающие силы.

Уже в коридоре Метельников зло сказал Фатееву: «Надо было вызвать. А так вот вламываться среди разговора… Да и рассказ твой… Еще и банкет приплел. Ну при чем здесь банкет, при чем?» Оба они знают, при чем здесь банкет. Но Метельникову надо выговориться, засвидетельствовать свой протест. А Фатееву надо выслушать выговор и счесть его справедливым и заслуженным. Но и его понять можно — новость неординарная: Голутвин уходит на пенсию, а в качестве его возможного преемника назван Метельников.

— Так что ждите вызова к Самому, — закончил Фатеев свой рассказ.

— А что же Голутвин?

Вместо ответа Фатеев дурашливо хохотнул:

— Фокусы жизни. Спроси месяц назад: кто в случае чего пойдет наверх? Все в один голос: Голутвин. А месяц спустя… ку-ку! Отставной генерал.

Фатеев говорил раздражающе громко. Метельникову хотелось прикрикнуть на него. Зачем он так о Голутвине? Старик достаточно сделал для меня, а я, в свою очередь, тащу за собой Фатеева.