Олег Попцов - И власти плен...

— Еще какие-то вопросы? — Метельников показал на часы и развел руками. — Готов слушать, но время обязывает.

— Да, разумеется, — сказал корреспондент и налил себе второй стакан чаю.

Он жует конфеты, как жуют хлеб. Губы испачканы шоколадом. Сделаю вид, что забыл о нем. Он задаст вопрос, я переспрошу: что вы сказали? Метельников смотрит на корреспондента и думает о своем. Думает о юбилее, о банкете. На листе чистой бумаги рисует план зала. Карандаш двигается машинально. Главный стол выделен, обведен двойной чертой. Стол столу рознь. Кто где сидит — на это непременно обратят внимание. Собственно, нерешенным остается одно: где посадить министра? Рядом с собой? Выделить слишком — плохо, не выделить — еще хуже.

В начале недели он был у министра. Корректировка пятилетнего плана. Для себя решил: если будет не в духе, приглашать не стану. Оставлю конверт у секретарши: «Леночка, вы наш ангел-хранитель, вручите…» Ну а если в духе, тогда попробуем. Уже собрав бумаги, с извинением: не рискую быть навязчивым, юбилей в некотором роде, мы с женой будем рады и т. д.

Министр посмотрел записку, оценил краткость. Сказал: надо подумать, вернемся к вопросу через неделю. О юбилее заговорил сам, пошутил насчет возраста, дескать, никто вам не даст таких лет. За приглашение поблагодарил. Много ли будет народу? Метельников соврал: человек тридцать, только близкие люди. Уточнил: единомышленники. Назвал несколько фамилий. Головой покачивает, похоже, одобряет. Тридцать. Чего он испугался? Надо было сказать — пятьдесят. Меньше шестидесяти не будет. Теперь о замах. Как посадить замов? Замов придвинем поближе. Он обозначил их места крестиками. Еще вопрос: как быть с Голутвиным? Голутвин — мой учитель. Это я так считаю. А для министра он начальник главка, подчиненный. Посадить где-то сбоку? Исключено. У старика крутой нрав: встанет и уйдет.

— Ну а все-таки: характер обсуждения, накал?

Метельников поднимает глаза. Взгляд недоумевающий: как, вы еще здесь? Корреспондент берет ломтик лимона, на лимон кладет сахар и все это отправляет в рот. Жмурится от удовольствия.

Завтра он спросит Голутвина: кого вы ко мне прислали? Нагл и прожорлив.

— Вас интересует накал? — Метельников посмотрел удивленно. — Разве газета не получила официального ответа из министерства?

— Получила. Важны детали. В ответе, нам показалось, признавая правоту статьи, вы в то же время намекаете на нашу некомпетентность. Это верно, что ответ на статью готовил Голутвин?

А, Голутвин, попался? Вот возьму и заложу, продам с потрохами. «Он, он, родимый. И речь его на коллегии была, скажу я вам…» Ишь как глазки засветились. Паленым запахло. Думает, витаю в облаках, не слушаю, ляпну что-нибудь по рассеянности. Шалишь!

А насчет замов нечего голову ломать: пусть решают сами, где садиться. Как сказал бы Фатеев, каждый сядет там, где ему подскажет собственная наглость. А Голутвина посажу рядом. Да-да, уважаемый товарищ газетчик, Павел Андреевич Голутвин — большая умница, вот что я вам скажу. А касательно компетентности… Если вы компетентны, то в некомпетентности вас обвинить невозможно. А тем, кто чувствует свою слабину, намеки на некомпетентность мерещатся даже там, где их нет.

Генеральный директор вздохнул с облегчением: корреспондент собирал бумаги. Прощались обстоятельно, Метельников проводил визитера до дверей и даже помог одеться.

— Значит, статья будет готова через месяц? — Газетчик уже не улыбается, губа отвисла, недоволен чем-то, руки никак в рукава не попадут.

— Да вы не спешите.

— А я не спешу. Это вы торопитесь меня выпроводить.

Как он меня, а? Выходит, зря старался, чаем поил.

— Не любите вы нашего брата, не любите.

— Не любим, — зачем-то согласился Метельников.

В глазах корреспондента застыло удивление. Ответ был неординарным и сценарием не предусматривался.

— Вот даже как!

Метельников осекся, неловко пошутил: «Любовь — это взаимность», и еще что-то, грубоватое и несмешное. Корреспондент юмора не оценил, даже не улыбнулся.

Злые глаза, отметил про себя Метельников. И говорит неприятно, слюной брызжет. Резонно было бы пожалеть о случившемся, ругнуть себя. Не стал, расхотелось, да и сказано уже. И насчет нелюбви… Никакой случайности тут нет — сознательно сказал. Не понравился ему корреспондент. Приехал за статьей — так по крайней мере предупредил Голутвин, газета, мол, желает примирения. Что-то непохоже. О статье и двух слов сказано не было. Сразу дал понять: статья — не главное. Познакомиться приехал.

«И знаете почему?» — Глаза корреспондента сверкнули драчливым задором. Хотел было огрызнуться: «Не знаем, мол», еще и подзацепить: «Что бы мы делали без вас? Так бы и ходили с завязанными глазами». Удержался. Пожал плечами.

Молчание Метельникова вдохновило корреспондента. Он уже не мог сдержать своего волнения. Корреспондент считал себя опытным газетчиком, и очевидная неприязнь собеседника, даже если он проявил ее по недомыслию (в чем корреспондент сомневался: Метельников — фигура заметная), делала их разговор не просто примечательным, а в некотором роде сенсационным.

— Народа вы боитесь, вот почему! — наседал корреспондент. — Нет уж, вы не перебивайте. Чуть вас задень, вы уже кричите: некомпетентное выступление! Вроде как не себя защищаете, истину. И законов экономики мы не знаем, и профессиональных тонкостей не ведаем, и посему — отстегать верхоглядов. Редактору — выволочку, корреспондента — на рею! Дай вам волю, все бы газеты позакрывали, кроме заводских многотиражек. Этакий газетный «ренессанс».

Однако зацепил его корреспондент. Чувствует свое превосходство, наглеет, дожать ему не терпится. Расхотелось отмалчиваться:

— А народ здесь при чем? Это вы от имени народа, по его воле Голутвина сожрать хотите?

— Да кому он нужен, Голутвин?

— Нам нужен. Нам!

— Вот именно — вам. Чтобы прикрывать ваше плутовство.

Глаза Метельникова сузились. Он был выше корреспондента и, судя по всему, физически сильнее его. Плечо корреспондента уместилось в руке. Со стороны было похоже на дружеский жест, они шли по коридору, и Метельников отвечал на приветствия сотрудников, сохраняя на лице подобающее выражение. Видимо, он сильно сжал плечо. Корреспондент резко повернул голову.

— Отпустите, мне больно.

— Вы, вы не знаете, что такое больно. — Этих слов не следовало говорить, но Метельников сказал.

— Я закричу.

Метельников посмотрел в темные, расширенные страхом и озлоблением зрачки и как-то сразу поверил: закричит. Позору не оберешься. Отпустил плечо и нарочно громко спросил:

— Могу ли я ссылаться на ваше мнение о нас?

— Можете. — Корреспондент оттолкнул протянутую для пожатия руку Метельникова и пошел прочь.