Олег Попцов - И власти плен...

— Я непрофессиональная актриса, — сказала она.

Он пожал плечами.

— Это не самый большой ваш грех. Нельзя все время плавать по середине реки, придется пристать к какому-то берегу.

— А если я не знаю, какой берег мой?

— Могу лишь посочувствовать. Вы еще и руку отталкиваете, которую вам протягивают. — Он сделал несколько шагов по комнате, комната была узкой и длинной: в одном торце окно, в другом — дверь, он шагнул к двери, повернулся. — Жаль потерянного времени, это во-первых. А во-вторых, мне действительно нужна актриса на главную роль. Мне нужен человек из жизни, понимаете? Хочу, чтобы зритель узнал себя. Я говорю об эффекте правды, социальной правды. Чтобы зритель узнал не актера, а жизнь. Это понятно? Мне нужны не ваши навыки актрисы, а ваши навыки жизни.

— Нет, нет. Я боюсь.

— Да поймите же! Мое появление — как дар с небес. Это я рискую, я! Сделаем несколько проб. Не получится, вернетесь в свой театр и будете по-прежнему кумиром местного значения. Из этого совсем не будет следовать, что вы бесталанны. Просто не ваше амплуа. Нужно контральто, а у нас лирическое сопрано.

— Хорошее кино! Вы что же, не знаете, кто вам нужен: контральто или сопрано?

— Об этом поговорим на студии. Вот моя визитная карточка. Жду вас на киностудии в среду, в двенадцать часов дня. Пропуск будет заказан.

— Но я же работаю.

— Все! — Он сорвался на крик.

Она вздрогнула. Он крутился по комнате, что-то искал.

— Где моя шляпа?

— Она у вас в руках.

Он был взбешен.

— Васильчиков кретин. Он рекламирует себе подобных. У вас нет даже профессионального самолюбия. Какая вы к черту актриса. Вы дура, дура! Попробуйте не явиться! — Когда он сжимал зубы, лицо его становилось свирепым. Грохнула дверь, взметнулась пыль у порога.

Накаленный воздух остывал и превращался в тишину. Визитная карточка оказалась на полу. Разумовская нагнулась и подняла ее.

Она еще успеет. Такси! Такси… Пусть к самому концу, пусть на полчаса, но надо появиться. Войти как ни в чем не бывало. Наверх по лестнице — и, задыхаясь, влететь в зал.

«…Рано, рано похоронили, предали анафеме. И про фанфары — перестарались, переострили, дескать, кое-кто глохнет от фанфар…» Еще что? Ах да, о гениях местного значения, о карманных пьедесталах: «Есть такая притча про великие сны маленького человека…» Вошла и сразу поняла: нет, о снах Васильчиков еще не рассказывал. Сны — это финал, последняя стадия унижения.

Стол подобен разоренному городу. Табачный дым, как мгла над полем битвы. Звон пустой посуды.

А мы уже перестали ждать! Возгордилась, занеслась. Васильчиков мрачен и зол. У нас шампанское кончилось. Автор — жлоб. Предупредил бы, мы и сами можем скинуться. Куда сама-то подевалась? Здесь такое творится, такое… Полный катаклизм. Паша сорвался с резьбы, назвал Васильчикова гугенотом. Когда его выволакивали из зала, Паша пел: «Грядет, грядет Варфоломеевская ночь». Такие дела, наша уважаемая прима, нда-с.

Паша смолчит, Паша стерпит. Паше некуда деваться. Паша уже дважды лечился от запоя. Васильчиков его подобрал. Если бы только это… Однажды Паша сказал ей: «Мне ничего не нужно. Не гоните». Она не ответила. Ей жаль Пашу. Иногда он бывает очень мил. Васильчиков несносен: «Паша, поинтересуйтесь, Паша, изучите эту проблему, Паша, займитесь». А тут осечка. Бунт. На Пашу вылили ведро холодной воды. Он протрезвел и явился просить прощения. Упал на колени и пополз. Воистину — полный катаклизм! Один в отчаянии, другой в ярости.

— Произнеси тост, что ли. Пусть все увидят: ты есть. Куда пошла? Про шампанское не забудь. Пустых бокалов звон печальный. Скучно.

Фатеев пошутил:

— Вся власть в одних руках. Могу и переворот сделать. «По всем вопросам к Фатееву. Фатеев в курсе. Фатеев подпишет. Фатеев даст разрешение. Списки у Фатеева. Деньги у Фатеева». Не боитесь?

— Не боюсь.

— И правильно. Таких, как Фатеев, не боятся. Фасадом не вышел. Всю жизнь в услужении. Личное дело есть, а личностного начала не хватает. Какие первые слова сегодня произнес Фатеев? Никто не угадает. Проснулся без четверти пять, темень, нащупал часы и так кручу и сяк, не могу разглядеть, сколько на них. Потом вижу: пять. Пора, говорю себе. До банкета осталось четырнадцать часов.

Метельников отодвинул бумаги, прикрыл глаза.

— Не могу, Сережа, сил нет. Спроси меня сейчас о самом большом моем желании, отвечу не задумываясь: скорей бы прошел этот день. Хорошо, плохо — неважно. Пускай станет прошлым. Так что, Сережа, на меня не рассчитывай. Действуй.

Фатееву было жаль Метельникова, он чувствовал его взвинченность, догадывался о причинах. Метельников что-то недоговаривал. Спросить напрямую? Нет. Сейчас, в этой дерготне и неразберихе, следовало смирить свое любопытство.

Основным источником информации оставалась Лидочка, временно заменявшая Нонну Викторовну, бессменную секретаршу Метельникова. Скоро месяц, как Нонна Викторовна болеет. Однако за это время Лидочка так и не освоилась, через день слезы, истерика. Метельников хоть и отходчив, однако выговаривает за просчеты зло, не слишком сдерживает себя в выражениях. Лидочка пробовала уйти, подала заявление, но Метельников не отпустил, сказал, что у него нет времени еще одну дуру обучать с азов. Он-де надеется, что Совастина поумнеет. Совастина — это фамилия Лидочки.

Щеки Лидочки покрывает нервный румянец, она прихорашивается. Лидочка, может, и не умна, но чувственна. Оказалась в некотором роде на перекрестке событий. Всякий слух проходил через приемную Метельникова, а значит, через Лидочку, и только по ее лицу можно было понять, где правда, а где сиюминутный вымысел. У Лидочки есть несколько отрепетированных ответов: «Звонил, предупреждал, что задерживается»; «Уехал, сказал, что скоро будет. Оставьте свой телефон, я позвоню вам, когда он появится». Ответы создавали иллюзию информации, хотя информации не содержали. Даже поднаторевший Фатеев был сбит с толку, недоумевая, действительно Лидочка не в курсе или Метельников поразительно заблуждается на ее счет. Никакая она не дура, научилась мастерски пресекать любопытство. Ей цены нет, размышлял Фатеев. Похоже, она и импровизирует с ведома Метельникова: «Меня нет, придумайте что-нибудь. Только не забудьте меня ознакомить со своим творчеством». Отсутствие Метельникова, лишенные значимого смысла слова Лидочки создавали особую драматургию дня. Фатеев то и дело наведывался в приемную. Он вправе первым узнать: вызывал ли Метельникова Новый?

Утром они подъехали к заводу почти одновременно. Фатеев окликнул генерального, тот не обернулся, лишь придержал шаг, разрешая догнать себя. Рукопожатие получилось отрывистым, Метельников был взвинчен. Фатеев видел его лицо сбоку, почти в профиль, заострившееся, похудевшее. Он хотел разглядеть выражение лица, но это было не просто, Метельников шел быстро, не оглядываясь, около лифта не остановился, шагнул к лестнице. Только в коридоре третьего этажа убавил скорость. Обычно он поднимался к себе по другой лестнице, в конце коридора; это была небольшая директорская хитрость, безразличие его было обманчивым, он рассеянно отвечал на приветствия, не всматриваясь в лица, но торопливые шаги и рассеянность никого не могли обмануть: он видел и слышал все. Импровизированный инспекционный обход. Оказавшись в своем кабинете, он мог безошибочно назвать отделы, комнаты, которые за пять минут до начала рабочего дня были закрыты. А значит… Какого черта! Ему не нужна дисциплина ради дисциплины. Он желал, чтобы точность стала естественным состоянием управленческого аппарата.