Олег Попцов - И власти плен...

Фатеев вынул часы, щелкнул крышкой. До банкета — двенадцать часов. Пока не собрались, пока никто не мешает, с карандашом по списку приглашенных, а?

Он взял папку из моих рук, открыл, полистал бумаги. Их много: списки, сценарий, поздравительные телеграммы, тезисы ответной речи. Не стал читать, закрыл и, как не свое, попавшее к нему по ошибке, вернул назад.

Не узнаю я своего потерянного шефа, и в душе поднимается беспокойство, смутное опасение, почти страх. В наших отношениях акценты расставлены: мне дозволено жить эмоциями, балагурить, сомневаться, трусить, быть своим среди не своих; ему — находиться на другом полюсе человеческих амбиций. Уверенность в себе, никакой суеты, все просчитано на четыре хода вперед. Никаких примесей: радость — в чистом виде, злость — в чистом виде. Он как стена — можно прислониться, укрыться от непогоды, переждать любой натиск.

…А вот это в его манере: толкнуть хулиганисто, еще и подмигнуть: «Не боись!» И покатилось время, затикали часы рабочего дня.

— Ну, что там еще?

— Все то же — поставки.

— Опять поставки…

Наверху виднее: раньше мы получали электромоторы с Урала, теперь нам их поставляют из Сибири. Пришла очередная партия: каждый третий не набирает нужной мощности. Я не решаюсь сказать об этом Метельникову. Главный инженер прижимает палец к губам: не сегодня, не сейчас. Такой день. Как будто мне больше всех нужно.

Вызываю главного энергетика. «Что делать-то будем?» Тот появился не сразу. Минут пять переругиваемся.

Я : Заставляете себя ждать.

Он : Ждать — не работать, стерпится.

Эти метельниковские любимчики кожей чувствуют, что их опекают: хамят с порога. Юнкоры, как я их называю, — юные карьеристы. Откуда их выкапывает Метельников, ума не приложу. Им все дай: комфорт, зарплату, гарантию карьеры, еще что-нибудь сверх того — тогда будут работать. Мастера качать права.

Я : Ну-ну, Пташников, сбросьте обороты. Я ведь на вас жаловаться не стану. Мне и своей власти хватит привести вас в чувство. Потрудитесь сесть и выслушать, что вам говорит заместитель генерального директора.

Чиркнул глазами, как бритвой, по лицу. «Вы меня оторвали от дела. Мы отлаживаем конвейер».

Я : Для развлечения я бы пригласил в компанию другого человека, не вас. Так что не обессудьте, тоже работаем.

Рассказываю ему о моторах. Выслушал, не переставая жевать. Молчит, а челюсти двигаются. На лице — полное безразличие. Его-де не касается. Помолчали. Смотрю, ожил, глазами на дверь Метельникова показывает. «Шеф знает?» — «Нет». — «Дрейфите?» — «Дурак. Любим. День-то необычный».

Я : Мне нужен точный диагноз. Действовать надо незамедлительно. Вскройте один комплект. Наслышан о вашей умелости.

Он : А что, с конвейером решено повременить? Или сроки пуска новой линии отменяются? И вообще моим непосредственным начальником является главный инженер.

Я : Вы, видимо, не расслышали, что я сказал. Вскройте один блок.

Он : Как специалист, могу заявить: там дела не на один час и, что еще возможнее, не на один день. Оформите приказом: бригада электриков переводится на реанимацию электромоторов.

Я : Вы ненормальный. Какая реанимация, какой приказ? Вскройте один блок. Мы не можем действовать с закрытыми глазами.

Он : С вас будут стричь шерсть, а с меня снимать шкуру. Так что увольте. Моторы, если они некачественные, должен доводить поставщик. Знаете, какой первый вопрос будет завтра, когда станет известно о сибирском подарке?

Я знаю это не хуже Пташникова. Но я уверен: мы что-то придумаем. Завтра, когда я доложу о случившемся Метельникову, что-то где-то изменится к лучшему. Появятся идеи, план конкретных и осмысленных действий.

Пташников с удовольствием слушает самого себя.

— Так вот, он спросит: когда это стало известно? Что значит «вчера»? Вчера — понятие длинное. Тут уж ничего не попишешь, придется сказать: вчера утром. Остальную картину, я полагаю, дорисует ваше собственное воображение. — Все это сказано с плохо скрытым злорадством.

Я : Ошибаетесь, Пташников. Какие меры приняты? — Вот вопрос, который будет задан. И тогда я скажу о мерах. А затем добавлю, что результаты могли быть иными, если бы главный энергетик Герман Васильевич Пташников не саботировал задание чрезвычайной важности.

Мы постояли друг против друга. Похоже, мои слова поколебали его задиристую уверенность. Еще какое-то время мы переругивались, но уже беззлобно. Он понимал, что придется заняться этой работой. С досадой говорил о разлаженности, о несогласованности. Я, но уже мысленно: да мало ли бед, о которых следует говорить! Он, Пташников, по-своему прав: упустили солидного поставщика, проворонили.

Энергетик ушел, и я вздохнул спокойно.

До банкета оставалось десять часов.

У стены, впритык к окнам, длинный стол. Несколько громадных пузатых ваз наполнены водой, ждут своего часа. В остальных уже стоят цветы. Два журнальных столика сдвинули, получился полированный квадрат. Там внавал рассыпаны телеграммы. Папки с адресами, как разноцветный сафьяновый бордюр у подножия ваз. Папок было много, их вид внушал уважение, они были так хороши и добротны, что их хотелось погладить.

Еще один стол, такой же длинный, стоял параллельно. Фрукты в вазах оставались нетронутыми. Постоянно сервировалась лишь левая часть стола, его торец. Здесь юбиляр символически присоединялся к символическому чествованию. Вся процедура делилась как бы пополам: официальная часть, затем хозяин делал гостеприимный жест в сторону стола, еще раз напоминал, что все это чисто символически. Жизнь проходит, традиции остаются.

Чай, кофе, сок?

На пятнадцать ноль-ноль объявлен общий сбор. Сначала говорили о большом зале, но юбиляр сказал категорическое «нет». Не спорили, да и зачем, уговаривать Метельникова бессмысленно.

«Теперь уж точно будет теснота». Фатеев мерил шагами зал заседаний. С утра все идет кувырком. Этот идиотский бег по коридору. Мальчишество какое-то. А может, и хорошо, что мальчишество? Думал: добежим до кабинета, шмякнемся на стулья и расхохочемся, как бывало. Ничего подобного: взгляд затравленного человека. Вымученная гримаса. И вопрос, похожий на пинок: «Ну, что тебе?» Еще эта потасовка с главным энергетиком. Чертовы моторы! Скорей бы закончилась эта суета с юбилеем. И нервотрепки поубавится, и по крайней мере будет хоть какая-то ясность. Теснота удручает. Что такое зал заседаний? Большая комната. Залом она называется для звучности. Внизу уже стучат. Похоже, открывают запасной выход. Разумно, там лестница чуть круче, зато ширина позволяет, не надо рояль набок заваливать. Уже слышны окрики, кто-то командует внизу. Значит, все в порядке — несут. «Трибуну — к черту». А где их взять, тридцать журнальных столиков? «Без ранговых перепадов». Красиво говорите! Входишь — и не понимаешь, кто юбиляр. А если приедет министр? Ах, вы считаете, он поймет, оценит? А если не поймет? Не знаю, не знаю. Одно безусловно — музыкальное сопровождение сокращаем втрое.