Лора Докрилл - Широкая кость

Иногда… когда нам нужно собраться с чувствами и снова стать собой, когда нам требуется кружка теплого утешения, нет ничего лучшего, чем… тигриное молоко. Мама всегда готовит его нам, если мы в плохом настроении или не в себе. Нужно отмерить по чашке молока и хорошо подогреть, потом добавить специи: молотый мускатный орех, молотый имбирь и палочку корицы. Когда молоко начинает кипеть, нужно выключить огонь и добавить для сладости большую ложку меда. Сверху я пристраиваю вилку и сквозь зубцы сыплю еще корицы, чтобы получились полоски. И, сама того не сознавая, я вхожу к спящей Дав.

Слышу приглушенное чириканье персонажей мультфильма. Собаки сопят рядом с диваном, похоже, им очень нравится спать на голых досках (ковер в гостиной папе пришлось снять, чтобы Дав было легче ездить в своей каталке). Едва я вхожу, Дав садится в постели.

– Извини, разбудила? – шепчу я.

– Нет, я так, дремала. – Похоже, она рада моей компании.

– Дала глазам отдохнуть, как говорит папа?

– Ну да, меня всегда бесило это выражение. А он разрешал нам рисовать ручкой на его ногах… Это что, тигриное молоко? – спрашивает она.

– Да, как ты догадалась?

– По запаху. Сто лет его не пила.

– Пора это исправить.

Я верчу чашку, протягивая ее сестре так, чтобы она могла ухватиться за ручку.

– Взяла, спасибо, – говорит она. – Все хорошо.

Она отпивает из чашки и вздыхает от удовольствия.

– Пацаны больше не объявлялись после того раза?

– Х-м-м. Мне кажется, у нас теперь будет мало общего, раз я останусь такой до конца лета… Не стану врать… мне всегда было трудновато с ними разговаривать. Мы проводили кучу времени вместе, но без особых разговоров. Понимаешь, мы все время занимались всякими глупостями и… ну говорить было не о чем. Даже неловко. Они немного… нудные. – Она морщит нос, как будто сама мысль о приятелях оказалась невкусной.

Я киваю.

– Понимаю. – Хочу погладить сестру по голове, но не могу решиться заглянуть ей в глаза. И шучу: – Придется теперь сменить ориентацию и дружить с девчонками. – Дав улыбается, ее улыбка ничуть не изменилась – осталась при ней.

– Только девчонок мне не хватает. Ты и мама – уже выше крыши. – Она смеется, одним глазом поглядывая на экран с мультиком. – Видела маму? Она совершенно не в себе. Слетела с катушек. Нет, пойми меня правильно, я понимаю, что моя задница похожа на два гигантских рулона туалетной бумаги, но я же не при смерти. – Она ощупывает свою голову.

– Не ковыряй, а то не заживет.

– Знаю, но не могу удержаться.

– А мне смешно смотреть на папу. – Я ложусь на пол у дивана рядом с собаками. Они тут же начинают потягиваться, решив, что пора и поиграть. – Он ведет себя так, будто их с мамой страстная любовь вот-вот разгорится заново, когда они вместе перевязывают твои боевые ранения.

– Так и ждет этого, правда? – Дав хихикает. – Вот ведь чудила! Да, смотреть на них – хоть какое-то развлечение, такая скучища все время сидеть дома.

– Да, надо бы… нам нужно куда-нибудь выбраться вдвоем.

– Пожалуй… у меня найдется свободное время, – шутит она. Но ее подбородок дрожит. Она выглядит точь-в-точь как в раннем детстве. Безобидная. Забавная. Маленькая. Как тогда, когда моей обязанностью было доставлять ее домой из парка и водить кататься с горки, когда я подпрыгивала, чтобы поймать улетевший воздушный шарик…

– Я так люблю тебя, Дав, – говорю я и обнимаю ее. Хотя не могу подобраться достаточно близко. Жаль, что мы не можем на время обменяться костями. Она получила бы мои, широкие и бесполезные, а меня бы превратила во что-то необыкновенное. В ту, кто может что-то делать с собой. Она позволяет мне обнимать ее, это не очень-то похоже на Дав.

– Ладно, пей свое молоко. Станешь от него сильной, как тигр.

Дав шарит рукой под пледом и достает телефон. Молча.

– Что там такое?

– Посмотри.

Летнее серебристое ночное небо. Городские огни сверкают, как в зеркальном шаре. Слышится смех. Шарканье кроссовок. Учащенное дыхание и звук рассекаемого воздуха. Потом я вижу ее, светлые волосы блестят под вспышкой камеры, как золотые искры. Мальчишки произносят: «кошачий прыжок». Один из них просит ее не делать этого. Другой тоже говорит: «не надо», объясняя, что у нее все равно не получится. Слышу в записи, как Дав говорит: «Получится!» Она прыгает. Как супергерой. У нее получается. Прыжок. Она цепляется, крепко. Повисает. Дом старый, полуразрушенный. Оконная рама, трухлявое дерево крошится в руках, как хрустящие хлебцы. Краска отваливается слоями. Мальчишки выкрикивают ее имя. Перепуганными голосами пытаются давать ей указания. Пальцы Дав ищут хоть один выступ в кирпичной кладке, чтобы уцепиться. Я почти физически чувствую, как она ломает ногти. Такая маленькая. Как паучок. Она делает неверное движение. Извивается. Старается выпрямиться. Невозможно на это смотреть. Но и не смотреть невозможно. А потом… ничего. Вероятно, камера упала.

– По-твоему, я идиотка? – шепчет она.

– Конечно, – фыркаю я.

– Вовсе нет. Я наврала маме. И папе. И врачам. И тебе. Я вовсе не потеряла равновесие. Я знала, что прыжок слишком высокий, Биби. И что у меня ничего не получится. Даже когда прыгала, знала, что не сумею приземлиться как следует. Но мне хотелось совершить что-то великое и отважное, как ты сказала…

Ну вот, хуже не бывает.

– Ты не виновата. Прыжок ведь тебе удался. Это оконная рама подвела. Старая, дерево прогнило, ты потеряла опору – но все равно ты сумела.

Дав плачет. Я обхватываю ее руками, она кладет голову на живот.

– И я падала вниз и вниз… Теперь мне снятся кошмары. Зачем я это сделала, Блюбель? – спрашивает она.

– Иногда мы делаем даже то, что вредит нам самим, – тихо говорю я, в глубине души понимая, что речь сейчас не о Дав. – А может быть, наоборот… разумная часть твоего мозга говорила, что ты не сможешь прыгнуть, но… крошечная, крохотулечная часть тебя верила в магию… И этот тонюсенький голосок велел тебе сделать это. Потому что ты храбрая. Потому что ты птичка и решила, что можешь летать.

Примостившись поудобнее, я глажу Дав по волосам. Ее глаза совсем рядом. Она трет их кулаками.

– Б-р-р-р. Мне страшно возвращаться в школу, Биби. Не знаю, что там скажут.

– Чего же ты боишься?

– Всего. – Она сглатывает слюну. – В особенности того, как я приду в первый раз и все будут пялиться на эти дурацкие штуки у меня на ногах, – с горечью добавляет она.

– Все твои одноклассники наверняка уже знают, что случилось. Первый шок прошел. К тому же они станут рисовать на твоем гипсе! Можешь порадоваться, что будешь в центре внимания.

– Не хочу фальшивого сюсюканья. В этом кресле как в ловушке. И потом, все ведь начнут обсуждать, как я это сделала. А мне не нужны сплетни. Не хочу, чтобы обо мне говорили.