Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Иди, иди, Янко, — сказал хмуро Христо, убедившись, что дощечка не произвела на него должного впечатления, — а то упустишь автобус. И передай привет Стефану.

— Хорошо. «Бай Стефан, — скажу, — бай Христо посылает тебе привет, и еще он велел передать, что ему дали дощечку за образцовый дом… Ему одному».

Янко пустился бегом к автобусной остановке, а Христо, довольный, вернулся во двор. Он не пошел в дом, а направился прямо к Дачо, чтобы проследить, как тот набивает обручи на бочку.

— Дачо, — сказал Христо, потирая руки, — смотри, чтоб бочка была что надо.

— Будет. А если не нравится, сам починяй.

— Я тоже могу, только все же каждое дело требует мастера. Видел ты, какую мне дали дощечку?

Дачо сдвинул козырек кепки повыше.

— Видел, — сказал он. — За что ж тебе ее дали?

— Ха, «за что»! — засмеялся Христо. — Комиссия приходила, вместе с фершелом, вот и наградили.

Дачо перестал стучать, оперся о молоток и покачал головой.

— Это хорошо. Только скажи мне, Христо, сколько у тебя индюшек?

— Индюшек? На что мне индюшки? — удивился Христо.

Дачо не пояснил, а спросил снова:

— А овец сколько?

— Нет у меня овец. Куда мне такая морока? Я ведь в пекарне работаю, какие еще овцы?

— А свинья у тебя есть? А куры?.. — продолжал расспрашивать Дачо. — Нету. Что ж это за дом, где нет никакой домашней живности? За что его признают образцовым и гигиеничным, да еще дощечку дают? — Дачо закурил, бросил спичку в снег и мягко добавил: — Слушай, сними-ка ты эту дощечку, не смеши людей и сам не позорься.

Христо глаза вытаращил.

— Снять, говоришь?

— Конечно, — сказал Дачо. — Да они просто подшутили над тобой. Вот у меня кабанчик махонький. Тридцать левов я за него отдал. Прошлый год в хозяйстве брал, семь левов мне обошлось, а нынче не продают, пришлось на базар ехать. Он всего шесть кило весит, прошлый год я по лев двадцать платил за кило, а нынче по пять левов. Буду его откармливать, покуда не потянет триста килограмм, значит, прежде чем я его зарежу, он даст двести девяносто четыре кило приросту… — Дачо запрокинул голову, выдохнул табачный дым и важно добавил: — Купи и ты кабанчика, начни откармливать, бегай за отрубями, жмыхом, другими кормами, откорми его до трехсот килограмм… Вот тогда пусть тебе дают дощечку… Купи овец, заведи десяток индюшек, пятьдесят курей, а тогда уж и похваляйся. Дощечка! Да мне при таком положении должны десять дощечек дать, а то и больше. Не будешь знать куда повесить — ворот не хватит… Сними ты ее, не позорься!..

— И не подумаю! — возмущенно сказал Христо и решил, что ни за что не даст Дачо трояк, обещанный за починку бочки. — Мне ее присудили, и пусть висит. Какое мне дело до того, что ты заплатил за кабанчика тридцать левов. Я член кооператива, и он обо мне заботится, всем обеспечивает.

— Я тоже член кооператива, — сказал Дачо. — И землю, и скот, и инвентарь отдал в общее пользованье. Каждый день работаю в поле или на механической пиле и домашнюю скотину развожу, чтоб была польза отечеству, чтоб не оно меня кормило, а я его. Ясно? А дощечку дают тебе — который живет у государства на всем готовеньком.

— Все равно не стану покупать никакого кабанчика! — отрезал Христо.

— Знаю, что не станешь, — сказал Дачо и, бросив в снег окурок, придавил его каблуком. — А раз нет у тебя скотины, то и во дворе чисто. Так-то каждый сумеет. Ни тебе куриного помету, ни овечьих орешков. Свинарником не воняет. Остается одно человечье дерьмо. Чтоб оно не смердило, ты каждый день сыплешь в нужник хлорку, а потом, посидев там и нанюхавшись яду, выходишь оттуда, качаясь как пьяный. Что касается хлорки, то и я могу насыпать, только не хочу зря травиться.

— Дело не только в хлорке. Ты посмотри на этот нужник. — И Христо указал на дощатую уборную в начале сада. — Я и стены выкрасил, и черепицей его покрыл.

— Я тоже могу свой покрасить. Раз ты покрасил в синий цвет, я покрашу в зеленый.

— Так ты сначала покрась и черепицей покрой, а потом уж поноси мою дощечку… — выпятив грудь, сказал Христо.

— И покрою! — ответил Дачо. — Сегодня же вечером этим займусь.

— И не в одном только нужнике дело. Ты в дом войди, полюбуйся, как все блестит — все комнаты. Я себе электрокамин купил, и радиоприемник у меня есть, жена сверху салфеточкой застелила, чтобы ящик не грязнился. Она целый день чистит и убирает, блеск наводит. Дом мой на музей похож.

— Музей! Пусть бы твоя жена в поле походила. Вон моя старуха триста сорок трудодней заработала. А твоя? Заработала бы триста сорок трудодней, тогда бы и гордился!

— Да у нее сердце слабое. Не каждый, Дачо, может в поле работать. Упадет там и не встанет, — сказал Христо и тоскливо посмотрел на дом.

— А почему моя не падает?

— Не знаю, Дачо, знать, здоровая. Все ей нипочем.

— Здоровая! — гордо подтвердил Дачо. — Двух детей родила, потому что здоровая. Ты свою вон на курорты посылал, а она так и не родила.

Христо помрачнел.

— Что ж мне ее за это — выгнать прикажешь? — спросил он уныло. — Видать, так нам на роду писано, бездетными помереть.

— А раз писано, нечего и заноситься. У меня у сына трое пацанят, да у дочки один — четверо внуков. Чего ж ты супротив меня со своим крашеным нужником выступаешь? Я вот возьму завтра и свой покрашу, тогда тебе вовсе крыть будет нечем.

Христо не знал, что и ответить, только мигал растерянно.

— Слушай, Дачо, если мы будем языками чесать, то ты никогда бочку не починишь, — сказал наконец он. — Раз мне дали дощечку, значит, я ее заслужил. Иди с комиссии спрашивай.

— И спрошу, — пригрозил Дачо. — Должна же быть справедливость в этом государстве!

Когда разговор дошел до справедливости, оба мужика замолчали. Дачо взялся за молоток, а Христо удвоил внимание, наблюдая за тем, чтобы все было сделано как надо. «Справедливость! — подумал Христо. — Вот если б ему дали дощечку, тогда бы он счел, что в нашем государстве есть справедливость, а так, видишь ли, нету! Каждый в свою сторону тянет. Подумаешь, двое детей, четверо внуков… Что ж получается — дощечку должны были дать Улаху? У него десять цыганят! Он многодетный! Ан нет, дощечку дали мне. Так решила комиссия. Значит, я ее заслужил. Сорок лет пеку хлеб для всего села. Кто не ел моего хлеба? Пусть хоть один выйдет и скажет: «Я, бай Христо, не ел твоего хлеба!» Нет такого. Меня сам доктор Алтынов уважает, вместе со всем своим семейством, он человек заслуженный, в городе живет. А наш Дачо, видите ли, — против моей дощечки, за справедливость! Если так, пусть и ему дадут, пусть подавится. Он с меня четыре лева запросил за какую-то старую бочку — разве это справедливо? Едва уговорил на трояк. Если он такой справедливый, то почему не взял лев, ну — лев с полтиной?» Христо снова вспомнил о детях и сказал: