Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Что ж это за свадьба без петуха и воздушной кукурузы!

Недьо стукнул себя по лбу, перестал плясать и кинулся в курятник. Там он долго метался, спотыкаясь и налетая на стены, и наконец выволок разгневанного петуха — петух с остервенением клевал жениха в значок бывшего союза коопераций. Пока Недьо справлялся с петухом, Улах ждал, и «кранлет» его тоже, бабка Атанаска часто крестилась неразгибающимися чистыми пальцами, а Спас, выпятив грудь и по-ухарски сдвинув кепку набекрень, смотрел и улыбался.

— Спас, держи петуха! — крикнул Недьо. — А вот воздушной кукурузы у меня нету.

— И без нее обойдемся, — сказал Дачо, — эко дело — воздушная кукуруза! Если б дело было в воздушной кукурузе, то не к чему было бы и огород городить. Эй, Улах, играй хоро!

Гости снова подхватились в хоровод. Спас держал петуха высоко над головой, петух хлопал крыльями и под залихватские выкрики и топот плясунов клевал его в кожаную кепку.

— Люх-люх-лю-лю-люх! — приговаривала, подпрыгивая и притоптывая, бабка Атанаска. Ей вдруг причудилось, что она пляшет на собственной свадьбе, и она принялась искать глазами жениха. Но жениха нигде не было. Тогда она вышла из хоровода, встала, подбоченясь, возле Улаха и гаркнула:

— Юрдан! Где ты?

Хоро разразилось хохотом, расплескивая звуки кларнета. Спас еще сильнее принялся размахивать петухом, а тот неистово забил крыльями — кровь в нем вскипела, и ему захотелось подраться, показать все свои бойцовые качества. Увидев стоящую руки в боки бабку Атанаску, Спас крикнул:

— Нет его здесь, бабка Атанаска! Иху-хуу!

— Куда вы его подевали, эй! — завопила бабка и от избытка чувств пнула Спасова осла. Марко бросил на нее беглый взгляд, простил старуху и не лягнулся. А бабка выскочила за ворота и, пустившись по заснеженной улице на поиски своего жениха, скоро исчезла из виду.

Хоро описало широкий круг и потом снова завилось кренделем. Пес смотрел, как оно закручивается в кольца, словно колбасины, и жалобно моргал. В это время Недьо бросил хоровод, подбежал к бричке, поднял обе руки и крикнул что было сил:

— Улах, заткни свой кранлет! Я хочу говорить. Ты музыкант и должен подчиняться. Заткни, говорю!

Улах смутился и приструнил расходившийся кларнет. Хоровод распался, гости окружили Недьо и бричку, а дед Стефан, пользуясь суматохой, снова нежно ее погладил, и бричка улыбкой ответила на его ласку. Спас нахмурился и, опустив петуха, тоже подошел к Недьо.

— Ты что, жених, разве можно прерывать пляску?

— Да ппагади, кумманек, — сказал Недьо двум Спасам, державшим двух петухов. — Я эту бричччку взялся чччинить. Она, счччитай, ссслужеб-ная!

— Какая она служебная? — встрял Дачо. — Это бричка деда Стефана…. Аааа, и вправду! Ее ведь сельсовет купил, чтобы… — И Дачо загоготал. А дед Стефан снова подошел к бричке и пощупал разболтавшуюся рессору, и рессора его ощутила.

— Ттточно ттак, — с трудом выговорил Недьо. — Ее куппили под ппогребальный катафалк, насс оппслуживать. А мы ссчас возьмем и оссвятим ее! Улах, пполезай в ббричку!

Улах побледнел, но прежде чем он успел отступить, Спас сгреб его вместе с кларнетом и закинул в бричку. Туда же залезли другие гости, прихватив невесту и дамаджану с вином. Распахнув ворота, Недьо взревел:

— Я ввас ссейчас покатаю! Эту бббриччку ссельсовет купил для ннаших ннужд. Улллах, дуй в кранлет!

Улах задул в кларнет. Дачо и Недьо вытолкнули бричку на улицу, но за воротами она остановилась, потому что у Недьо заплетались ноги. Тогда подскочили оставшиеся гости и подналегли — бричка покатила под гору. Кларнет раздирал небо своим верещанием, Спас помогал ему, выкрикивая «их-хуу!», и тряс петухом. Бричка, шатаясь из стороны в сторону, неслась под уклон, а за ней бежали и падали в снег охмелевшие гости. Только дед Стефан не падал, он летел за своей бричкой, раскинув руки и улыбаясь до ушей. Рядом семенил боком пес, все еще веря, что о нем когда-нибудь вспомнят. Село раскачивалось вместе с холмами, дома просыпались.

Осел смотрел на пустые распахнутые ворота и колею, оставшуюся от брички. Снежинка залетела ему в ноздрю, пощекотала ее, и он чихнул. Никогда Марко ничему не удивлялся, но на этот раз он просто диву дался, почему люди не запрягли его в бричку, а впряглись в нее сами?

Крестьяне молча стояли спиной к яме, держа в руках поводки — ремешки и цепочки. В ушах еще звучал последний выстрел, а Лесовик уже убрал пистолет и закурил сигарету. Все слышали, как он вздохнул. Спас подошел к яме и встал на кучу вырытой бурой земли.

— Не смотри! — бросил Лесовик.

Спас ничего не ответил, будто не слышал.

— Спас, — повторил немного погодя Лесовик, — не смотри на них.

— Пошли по домам, — попросил Иларион, но сам не двинулся с места.

И другие не двинулись.

— Спас! — крикнул дед Стефан. — Иди сюда!

Спас даже не обернулся. Он смотрел в яму. Тогда другие сами не заметили, как очутились рядом. В яме лежали убитые собаки, и каждый стал искать глазами свою. Желтый песик деда Стефана уткнулся мордой в землю; вокруг глаз его, в которых застыли зеленые слезы, уже кружились мухи. Сверкающие, жужжащие, они вились и над другими собаками. А Лесовик стоял в нескольких шагах от ямы и курил. По его здоровой, загорелой шее, как во время жатвы, ручьями стекал пот.

— Пошли, — глухо произнес Спас и сел на кучу бурой земли.

И другие сели. Дед Стефан принялся переобувать постолы. Сначала он развязал ремешки; и все, сосредоточенно глядя на его заскорузлые пальцы — коричневые снаружи и белые изнутри, — ждали, сумеет ли он завязать их как следует; потом перевели взгляды на сами постолы, стоявшие на бурой земле, и обнаружили, что один только дед Стефан обут в постолы. Тогда они обратили внимание, кто во что обут: Дачо был в спортсменках, Иларион — в коричневых ботинках, Спас — в запыленных сапогах.

— Чего уставились? — раздраженно спросил Лесовик.

Они ничего не ответили, стояли и, прищурясь, глядели в поля. А Лесовик стоял между ними и полями и не знал, что бы еще сказать.

— Будто я сам все это затеял, — сказал он, понимая, что ничего не сказал.

Они молчали.

— Вам не втолкуешь, — продолжал он. — Уперлись, как бараны. Будь у меня пес, я бы тоже его привел. Для вас собака дороже человека.

Крестьяне переглянулись, не понимая, о каком человеке идет речь. И в эту минуту на дороге показался Дышло — в синей домотканой рубахе и надвинутой на лоб соломенной шляпе с рваными полями. На длинном кожаном поводке он вел по заросшей обочине своего рыжего пса. Пес дергал за поводок — при этом его большие висячие уши приплясывали — и, что-то вынюхивая, то и дело нырял мордой в высокую траву. Казалось, он плывет по придорожным зарослям.