Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— На что это тебя зло берет?

Они сами не заметили, как снова подсели к кукурузным кучам и снова принялись чистить кукурузные початки. Спас сказал, что его зло берет на то, что у них до сих пор нет правильной организации труда и не принимают никаких мер, чтобы поправить положение. Лесовик вытаращил глаза, на минуту ему показалось, что Спас и Председатель — одно лицо, говорящее об одних и тех же вещах одними и теми же словами.

— Как же его можно поправить?

— Да так, взять и наладить торговлю племенным скотом, — предложил Спас, весь вдруг преобразившись. — Давно я об этом думаю, Лесовик.

Председатель, обычно глухой к чужим разговорам, на этот раз уловил, что подается идея, и подсел поближе, забыв о недавней стычке.

— А ну повтори, Спас, — сказал он. — Мне показалось, что ты подал идею.

— Никакой идеи я не подал, — ответил Спас. — Просто сказал, что неплохо бы наладить торговлю племенным скотом. Ну, скажем, выписать баранов из Канады, а также из Австралии, или орловских рысаков из России… молодых, на расплод. Будем их продавать хозяйствам и загребать деньгу.

Председатель и Лесовик переглянулись.

— Спас, — сказал Председатель, — в тебе все еще сидит барышник. «Из Канады, из Австралии»… «Орловские рысаки…» Какой год у нас народная власть, а у тебя все мозги набекрень, всё никак не можем тебе их вправить.

— Давайте вправляйте, только смотрите, совсем не вывихните, — повторил он.

— Ничего, вправим, не вывихнем, — сказал уверенно Председатель.

— Знаю, что вправите, — сказал Спас. — Только зло берет, что вы меня не используете.

— Как тебя можно использовать? — поинтересовался Председатель, окинув его исподлобья любопытным взглядом, словно хотел определить, на что Спас годится.

— Да по-всякому! — сказал Спас гордо. — Я опытный животновод, а на барышном деле — собаку съел и мог бы вам развить такое племенное скотоводство, какого нет во всей Болгарии.

— А валюта? — спросил Председатель.

— А фураж? — спросил Лесовик.

— А люди? — спросил Председатель. — И кроме того, кто нам разрешит заниматься животноводством, когда мы относимся к полеводческим районам? У нас людей и в полеводстве-то не хватает.

— Никакой мы не полеводческий район, — рассердился Лесовик. — Вот они, горы, Балканы! Какой же мы полеводческий район?

— Для государства — полеводческий, — сказал веско Председатель. — Что из того, что горы близко, для государства мы — полеводческий.

— Не ссорьтесь, — попытался примирить их Спас. — Мы и не полевой район и не горный.

— А какой же? — поинтересовался Председатель.

— Да никакой. Мы вообще не район, — спокойно ответил Спас. — Будь мы районом, за столько лет всяко бы выяснилось, какой точно. Раньше нас относили к горным, а теперь включили в полеводческие, потому что им так проще.

— Кому это «им»? — спросил Лесовик грозно.

— Да «им», кто определяет районы, государству, — сказал Спас.

— Слушай, Спас, — прошипел Лесовик, — замолчи наконец!

— Да, уж лучше бы ты вообще молчал, — подтвердил Председатель.

— Ну что ж, — обиженно пробормотал Спас. — Сначала требуете идей, после обвиняете во вражеской агитации, а напоследок и вовсе запрещаете говорить.

— Не отравляй атмосферу, — мрачно сказал Лесовик. — Перестань вести себя как вражеский элемент. Мы собрались на посиделки, а ты диспуты устраиваешь.

— Ну что ж, — сказал Спас. — Буду молчать. Сами же потом будете умолять подкинуть какую-нибудь идею. Но я больше не скажу ни слова.

— Не будем умолять, — сказал Председатель. — Никого мы не умоляли и тебя не станем!

— Кто это «мы»? — спросил Спас.

— Мы. Я, Лесовик, народная власть и вообще государство.

Председатель почувствовал необходимость отсесть к другим людям, его все еще мучили наболевшие вопросы, и потому он добавил:

— Только время с тобой зря теряем.

Спас ничего не ответил.

Оставшись вдвоем, он и Лесовик продолжали чистить кукурузу. Глаза у Спаса смеялись, а губы были сердито поджаты. Невозможно было понять, смешно ему или обидно. Дачо, сидевший неподалеку, чистил початки и думал, что братану опять придется отправляться туда, куда Макар телят не гонял.

— Братан, тебе, кажись, опять собираются подкрутить гайки? — спросил он, подсаживаясь поближе.

— Может, и собираются, — ответил Спас. — Твою механическую пилу тоже ведь ремонтируют время от времени.

— Как бы не так! — возразил Лесовик. — Неужто ты думаешь, что это будет вечно повторяться? Зачем тебя отправлять куда-то, если ты все равно прежним возвращаешься, да еще героя из себя корчишь. Держи карман шире! Никуда мы тебя не пошлем — будешь здесь сидеть и вместе со всеми переживать трудности.

— Буду, — твердо сказал Спас. — Меня трудности не пугают.

Лесовик пересел к Босьо и Дышлу, которые молча чистили початки. Ему стало невмоготу слушать этого Спаса.

— Ну как ты, Босьо? — спросил Лесовик былого молчальника.

Босьо на его вопрос не прореагировал.

— Я тебя спрашиваю, Босьо, — повторил Лесовик.

— Не хочет он отвечать, — ответил вместо него Дышло. — Я его тоже спрашивал, но он не хочет.

— Почему? — удивился Лесовик. — Ведь он начал говорить.

— Начал! — кивнул Дышло. — Он все о той птичке рассказывал, которая ему спела самое важное. А теперь Босьо молчит, даже ее не вспоминает.

— Верно, он снова онемел, — бросил Спас, сидевший возле другой кукурузной кучи. — У них все такие. — Глаза его продолжали смеяться.

— У кого «у них»?

— У них в роду.

— Не знаю, — мрачно сказал Дышло. — Ничего не знаю, и ничего мне не ясно. Вот он сейчас молчит, как памятник, а внутри, может, ведет всякие разговоры. Снаружи он и на человека-то не похож, только что лицо человеческое…

— Ну и разговорчики… — снова разозлился Лесовик. — «Снаружи», «внутри»! Он человек, и это главное.

— Не человек он, — настойчиво повторил Дышло.

— А кто же?

— Не знаю. — Дышло задумался и продолжал: — С одной стороны, вроде он человек, а в то же время и не человек. Посмотришь, все мы вроде бы человеки, а подойдешь поближе — видишь, что ошибся.

— Фу ты, голова у меня от вас раскалывается, — простонал Лесовик и схватился за голову.

— От кого от «вас»? — спросил Дышло.

— От тебя, от Спаса, от Босьо, от Председателя, от всех! Нет, не люди вы, с вами нельзя по-человечески, — вздохнул Лесовик.

— Дак я ж тебе о том и толкую! — сказал Дышло.

Лесовик вскочил как ошпаренный. Дышло даже не взглянул в его сторону. Он наклонился над кукурузной кучей, задумавшись о том, кто человек и кто не человек. Лесовик поискал глазами кого-нибудь, от кого у него не раскалывалась бы голова, и увидел патриархальную группу Улаха. Он сел рядом, а Улах задрожал от страха.